Когда приступ закончился, я осушил в баре два больших бокала холодного пива и отправился в гарнизон, где разыскал младшего офицера моего звания.
– Вы будете страдать от нее до конца жизни, – сказал лейтенант.
– От синестезии?
– Вас следует комиссовать. Однажды вы потеряете рассудок…
– Думаете, я не пытался? Командование расщедрилось только на отпуск.
– Вы куда опаснее для себя, чем для врагов.
– Знаю, – согласился я с горечью.
Мы прогуливались по закрытому внутреннему двору крепости, где стоял гарнизон. Духота была страшная, внутрь не проникало ни ветерка. Стены патрулировали молодые солдатики в темно-синих мундирах, медленно ходившие туда-сюда. Они были в полном обмундировании, включая недавно изобретенные газозащитные капюшоны, покрывавшие головы, лица и плечи.
– Я ищу женщину, – сказал я.
– Здесь их хватает. Какую-то особенную или любую?
– Особенную. Она работала сиделкой, а раньше была шлюхой. Местные утверждают, что ее убили.
– Вероятно, они знают, о чем говорят.
– А какие-нибудь документы о жертвах оккупации сохранились?
– Не у нас. Может быть, у гражданских властей. Попробуйте навести справки.
Мы поднялись на одну из башен и теперь смотрели на крыши домов и серебрящиеся под солнцем волны.
– А женщину найдете без труда. Знаете, как их искать? Или возьмите одну из наших. Мы держим в гарнизоне двадцать шлюх. Привлекательные, с медицинскими справками. А от местных держитесь подальше.
– Из-за болезней?
– Отчасти. Нам запрещено с ними встречаться. Впрочем, невелика потеря.
– О чем вы?
– Идет война. В городе полно вражеских лазутчиков.
Я покосился на лейтенанта, отметив неуверенный тон и то, как он прятал глаза.
– Похоже на пропаганду. А как на самом деле?
– Не все ли равно.
Мы прогуливались вокруг форта, и я решил не уходить, пока не добьюсь от него всей правды. Лейтенант рассказывал о своем участии в военной кампании на Архипелаге Грез и о том, как дважды освобождал остров. Он явно ненавидел это место. Твердил об опасности подхватить тропическую инфекцию, укусах громадных насекомых, враждебности местного населения, невыносимо душных днях и влажных ночах. Я делал вид, что слушаю. Затем он упомянул зверства файандленцев во время оккупации.
– Они проводили эксперименты, – рассказывал лейтенант. – Не связанные с синестезией. Что-то другое. Мы так и не узнали, что именно. Лаборатории успели демонтировать.
– Военные?
– Нет, гражданские ученые под присмотром штабных офицеров. Это первое, что они сделали, когда мы высадились. Город был закрыт для военных, а затем мы обнаружили, что там творилась какая-то жуть.
– А что сделали с женщинами?
– Среди местных полно лазутчиков, – ответил лейтенант, и, хотя мы прогуливались под палящим солнцем еще битый час, больше я его не слушал. Когда я уходил из крепости, один из часовых в черном капюшоне потерял сознание из-за жары и рухнул со стены.
Пока я добирался до центра города, наступил вечер. По улицам медленно передвигались местные жители. Теперь, отказавшись от мысли найти Сленью, смирившись с ее смертью, я мог обратить внимание на город и его обитателей. На остров опустилась влажная безветренная тьма, однако духота не объясняла странности в способе передвижения людей. Все, кого я встречал, с трудом переставляли ноги, шаркая, словно хромые. Казалось, что душная тьма усиливает звуки: работающие краны в порту, дальний шум мотора, печальная мелодия из открытого окна, жужжание насекомых в ветках деревьев, но все эти звуки были не в состоянии заглушить болезненное шарканье огромной толпы.
Стоя посреди улицы, я размышлял о том, что в нынешнем состоянии галлюцинации меня уже не пугают. Меня больше не удивляло, что мелодии видны мне, как яркие световые полосы, что схемы армейских приборов слежения кажутся геометрическими фигурами, что поверхность некоторых слов на ощупь похожа на мех или металл, а незнакомцы источают враждебность, даже не оборачиваясь в мою сторону.
Мальчишка перебежал улицу и юркнул за дерево, откуда уставился на меня. Крохотный незнакомец: при внешней нервозности он излучал лишь игривость и любопытство.
Наконец мальчишка покинул свое укрытие и подошел прямо ко мне.