Сложно, не просто было сказано. Но я упорно вчитывался, упорно пробивался к сути. До этого литературой я считал все, что лежало передо мной, все, что походило на книгу (особенно толстую). Сказки, песенники, фантастические романы, даже стихи. А теперь вдруг до меня дошло, что не красивые мощные лошади на ипподроме, не энергичные флигель-адъютанты, не блестящая светская жизнь привлекают к себе внимание настоящего писателя, а то, что происходит в душе человека, каждого человека, хотя бы и скучного (как, скажем, Каренин). Я читал и — впервые — сравнивал прочитанное с тем, что окружало меня: деревянные дома, палисады, низкая луна над улицей Телеграфной, вечная лужа на площади, уже зарастающая зеленой ряской, споры соседей, паровозный дым, запах угля и дыма, купающиеся в пыли куры. Потрясенный тем, что до меня дошло, я написал об этом Ивану Антоновичу, и он ответил. Так что впервые истинный смысл литературы, ее внутренний смысл, нашу вписанность в любой мировой сюжет (события) мне открыли не писатели и поэты, с которыми я общался, а крупный, известный своими открытиями ученый. Правда, он сам был писателем.
17 «Мои товарищи». Опубликовано в журнале «Смена», 1962, № 18.
18 С 1959 г. по нынешнее время я живу (с вычетом семи лет, проведенных на Сахалине) в новосибирском Академгородке. Светлый мир светлых умов — иного определения у меня нет. Геолог Г. Л. Поспелов читал нам, поэтам первого созданного нами в Академгородке литобъединения, свои стихи («Разве итог у юности — старость, разве итог у старости — смерть?»), цитировал Илью Сельвинского, Велимира Хлебникова, Владимира Луговского. Химик В. М. Шульман восхищался Андреем Белым (и прозой его), Николаем Гумилевым, Анной Ахматовой, Владиславом Ходасевичем. Всегда под рукой была знаменитая антология И. С. Ежова и Е. И. Шамурина «Русская поэзия XX века» («Новая Москва», 1925). Но этого нам было мало. Мы решили издавать свой собственный журнал, даже пригласили к участию в этом деле Анну Андреевну Ахматову. (Ох, не обратил я, совсем не обратил внимания на слова, подчеркнутые многоопытным Долматовским: «не включайте в журнал отдел мало известных сегодня поэтов».) Как и следовало ожидать, инициатива наша (практически нереальная) была жестко пресечена: партийные работники и сотрудники КГБ в те годы вполне справлялись со своими обязанностями. Подробности можно прочесть в книге Л. К. Чуковской «Записки об Анне Ахматовой» (любое издание) и в очень интересной работе новосибирского историка А. Г. Борзенкова «Молодежь и политика: фотографии, факсимиле, плакаты и рисунки по истории студенческой политизированной самодеятельности на востоке России (1961—1991 гг.)» (Новосибирск, 2003).
19 В издательстве «Советский писатель» (Москва) планировалось в серии «Библиотека поэта» избранное О. Э. Мандельштама. Издание это растянулось на много лет, и книга вышла только в 1973 г.
20 Долматовский Евгений Аронович (1915—1994) — поэт, прозаик, публицист, автор многих известных советских песен, член СП СССР, лауреат Сталинской премии. Прошел всю войну, попадал в окружение. Кавалер многих орденов и медалей. Вся страна пела его «Песню о Днепре», «Сормовскую лирическую», «Венок Дуная», «Любимый город», «Дорогу на Берлин», «Все стало вокруг голубым и зеленым» и многое другое. С подачи Евгения Ароновича в 1962 г. в журнале «Смена» появились первые мои стихи.
21 Нашел. Прочел. Не вооружила.
22 Все лето 1968 г. я находился на полевых работах на севере Сахалина. Вернувшись осенью в Южно-Сахалинск, с удивлением узнал от редактора А. Кириченко о том, что книжка моих стихов остановлена цензурой. «Ты сам поговори с цензором», — посоветовал мне Кириченко. Он был неопытным редактором, пришел в издательство с флота; иметь дело с цензорами в СССР имели право только редакторы, но никак не авторы. Все же я нашел нужный кабинет, цензором оказалась женщина привлекательная и воспитанная. «Давно не читала ничего такого свежего». Словечко «свежего» резнуло мне слух, но я обрадовался: если так, то мы, наверное, тут же решим проблему! Но претензии касались идеологической стороны, в частности содержания стихотворения «Путь на Бургас». «Где Кормчая книга? Куда нам направить стопы?» — процитировала цензор. И пояснила: «Программа построения социализма, товарищ Прашкевич, нами уже выработана». И непонимающе усмехнулась: «Болгары бегут. Их преследует Святослав». Это в нашей-то братской стране? «Сквозь выжженный Пловдив дружины идут на Бургас. Хватайте овец! Выжигайте поля Сухиндола!» Разве мог наш (мне послышалось: советский) князь Святослав вести себя подобным образом в мирной солнечной (мне послышалось — братской) стране?» Все мои попытки доказать историческую правоту стихотворения (даже с помощью работ знаменитого историка академика Н. С. Державина) привели только к тому, что симпатичная цензор сухо подвела итог. «В каком году издана работа академика Державина, товарищ Прашкевич? В одна тысяча девятьсот сорок седьмом? Ну вот. Все правильно. В девятьсот шестьдесят восьмом году наш (советский) князь Святослав мог делать в мирной солнечной (братской) стране Болгарии все, что ему могло заблагорассудиться. — Цензор выдержала обдуманную строгую паузу. — Но в одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году мы ему этого не позволим!» И моя первая в жизни книга ушла под нож.