От преследователей Федор оторвался у озера Гильвинек, а в безопасности почувствовал себя лишь на следующий день, добравшись до берега залива Бэ дю Морбиан. По дороге ему встречались стайки перепуганных или озлобленных беженцев. До его слуха долетали обрывки речей, произносимых ораторами перед группами энтузиастов:
- Вот до чего доводит отказ от принципов пингвинизма! - стращали одни.
- Пора объединиться в борьбе за истинные ценности. Долой спишизизм! - призывали другие.
- Пингвин снова должен занять достойное место в умах людей. В каждом из нас живет пингвин, нужно только прислушаться к себе, не заглушать повседневной суетой этот нежный зов пингвина в нас, - увещевали третьи.
Росс вспомнил про бутылку. Это был красивый сосуд синего стекла из-под белого вина "Либфраумильх". Он долго разглаживал этикетку, пытался попасть в нее заточенным пером, но рука дрожала, разбрасывая капли пингвиньих чернил по клейкому глянцу. С большим трудом он написал почерком первоклассника: "Схожу с ума. Архипелаг Кергелен". Когда Федор опускал в воды залива свое послание, течение пронесло мимо него набитую пингвиньим пером подушку со знакомой головой. Думая, что он уже сошел с ума, Федор Росс театрально констатировал:
- Так закончилась жизнь Данс Сэн-Витт.
Он сел на камень, обхватил голову руками и завыл, чтобы заглушить доносившиеся с острова От звуки гимна, который исполнял сводный хор юношей по случаю принятия присяги добровольцами Объединенных пингвинических сил восточного Кергелена:
На позитиве - Я!
на позитиве - ТЫ!
на позитиве - МЫ!
на позитиве - ОНИ!
на позитиве - Э!
на позитиве - У!
на позитиве - Ы!
А, Э, И, О, У, Ы!
Пятая бутылка
Федор Росс не сошел с ума, как надеялся. Более того, он отправился в единственно безопасное место на всем архипелаге, куда никогда не ступала нога ни одного безумца. Если читатель думает, что это какая-то зловещая пещера, наполненная стаями хищных котов, или открытая всем ветрам скала с острыми как лезвие осыпающимися краями, то он ошибается. Как раз наоборот, это было самое уютное, или, как сейчас принято говорить, "комфортное", местечко, где собственно и жили люди до прибытия на Кергелен Федор Росса и его подопечных.
В бывшем административном центре архипелага Порт-о-Франсэ существовали асфальтированные улочки, металлические ангары, уютные двухэтажные коттеджи и даже некогда самая южная церковь Франции - Нотр-Дам де Ван. На полпути к церкви возвышалась статуя Богоматери Ветров: Мадонна кутала в трепещущий на ледяном ветру плащ простоволосого Иисуса, поджидая у берега редкого гостя, чтобы без единого слова, одним видом своим, уговорить его зайти в храм хотя бы на минутку. Церковь эта, спроектированная архитектором Андре Богэ и построенная между 1957 г. и 1961 г. представляла собой сакральный вагон из белоснежного бетона с похожей на антенну РЛС колокольней. Именно это причудливое здание и стало источником суеверной неприязни обитателей архипелага к базе Порт-о-Франсэ. Гражданином какого бы острова не был человек, какие бы политические воззрения он не исповедовал - а охватившая архипелаг война между пингвинистами и гвинпинистами поначалу не меняла их отношения к Порт-о-Франсэ - он боялся приблизиться к церкви Богоматери Ветров даже на расстояние прямой видимости, чтобы не сойти с ума. Ничто и никто не мог поколебать жителей архипелага во мнении, будто одного взгляда на церковь и статую достаточно, чтобы навсегда обезуметь, погрузиться в религиозный дурман, заблудиться в потустороннем, потерять вкус к зарабатыванию ПП, личному успеху, производству и воспитанию детей по линии тотемизации и пингвинизма, одним словом, ко всему, что составляет жизнь Человека кергеленского. Всякий, рискнувший приблизиться к Порт-о-Франсэ, терял связь с обществом, от него шарахались как от маньяка.
Федор Росс, не разделяя представлений сограждан о жизни, тем не менее, относился к религии, особенно к христианству, почти также как и они. В юности ему случилось увлечься религиозными исканиями, причем настолько, что из-за тяжелой депрессии он, дотоле жизнерадостный и полный энергии юноша, вынужден был обратиться за помощью в психоневрологический диспансер. Психиатр посмотрел на него, послушал, затем достал из шкафа бутылку коньяка "Старый Кёнигсберг", две рюмки и две шоколадные конфеты.
- С тобой все в порядке, Федя, - постановил специалист после спиртного, распитого на рабочем месте. - Ты просто нормальный человек, а не праведник. Медикаментозное лечение тебе не нужно. Терапевтические мероприятия будут состоять в следующем: 1) Прочти заложенные страницы в этой книжонке, и 2) позвони по телефончику на закладочке.
- Спасибо, я занесу, когда прочту - сказал Федор, не решаясь взять малиновую книжечку из рук специалиста.
- Все, свободен, - отпустил доктор пациента, засовывая в карман его куртки "Похвалу Глупости".
Во дворе Федор раскрыл книгу на странице, которую доктор заложил визиткой, предлагавшей обратиться к некой Антуанетте для получения "эскорта и всех видов услуг".
Эразм Роттердамский услуг Федору не предлагал, но доказывал со страниц книги не менее убедительно, чем Антуанетта, что "блаженство, которого христиане стараются достигнуть ценою стольких мучений и трудов есть не иное что, как некая разновидность безумия", что "название безумца больше подобает праведникам, нежели толпе", а "награда, обещанная праведникам, есть не что иное, как своего рода помешательство". Вспоминая опыт религиозного обращения, Федор вынужден был согласиться с Эразмом в том, что "капля трижды блаженной Глупости достается на земле лишь немногим. Они уподобляются безумцам, говорят несвязно, не обычными человеческими словами, но издавая звуки, лишенные смысла, и строят какие-то удивительные гримасы. Они то веселы, то печальны, то льют слезы, то бывают вне себя. Очнувшись, они говорят, что сами не знают, где были - в теле своем или вне тела, бодрствовали или спали; они не помнят, что слышали, что видели, что говорили, что делали, все случившееся представляется им как бы в дымке тумана или сновидения. Одно они знают твердо: беспамятствуя и безумствуя, они были счастливы. Поэтому они скорбят о том, что снова образумились, и ничего другого не желают, как вечно страдать подобного рода сумасшествием". В этом последнем пункте Федор не принял тезиса классика голландского Возрождения. Росс не хотел больше страдать сумасшествием. Он хотел жить на земле, жить реальностью. А потому позвонил Антуанетте.
И вот теперь, стоя на коленях перед Богоматерью Ветров, Федор поразился тому, что впервые за пять лет отчетливо вспомнил эпизод из жизни до Кергелена. "А был ли психиатр? - подумал он. - Может, психиатра-то и не было? Может и "Похвалы глупости" не было? Может, вообще всю прежнюю жизнь я придумал? Может, я, наконец, сошел с ума? Может, Порт-о-Франсэ подействовал?"
Как человек последовательный, он решил закрепить результат, и направился прямиком к церкви. Дверь была не заперта. Федор нащупал выключатель и, к его великому удивлению, увидел электрический свет - ветряная турбина позади церкви исправно вырабатывала электроэнергию. На полу возле алтаря, представлявшего собой неотесанный валун, накрытый лакированной доской, зачем-то стоял проигрыватель. Федор смахнул пыль, осторожно нажал кнопку. Храм наполнился похожей на северное сияние музыкой, в философическом мерцании которой он распознал Мессу папы Марчелло - момент вечности, заколдованный в звук гениальным Палестриной. Федор раздобыл ведро, половую тряпку, принес воды и принялся за уборку. К концу мессы церковь была чиста. Федор торжественно распахнул дверь зазвонил в колокол. Ночное небо отозвалось северным сиянием.