Он смотрит в бинокль на судно, на корпусе нарисована массивная кошка Тобаго, она надвигается на «Романи», грозясь разрезать яхту своими жесткими клешнями-волнорезами. Корпус судна раздвоен впереди, покрыт выступами-зубами, предназначенными для раздвигания воды. А, понял наконец! Наверное, «Кошка» заняла место старого «Гельтинга», здоровенного парома, который когда-то ходил с Тринидада на Тобаго. Двигался он еле-еле, переезд занимал много часов. А сейчас вместо парома пустили это судно на подводных крыльях.
Вообще-то, ему нечего волноваться, у яхт приоритетное право прохода, но все равно как-то неприятно… Быстроходная «Кошка» летит со скоростью поезда, и прямо на него. Внутри у Гэвина все замирает — уверенность в своих силах улетучивается за одну секунду. Что же делать, вызвать помощь по рации? Но кого звать, ведь только Пако да Альфонсо видели его в порту… Может быть, стоит вернуться домой? Сотрудникам он может наврать что угодно, например, что у него случился приступ тропической лихорадки. На хрена он вообще поперся в море? Ладно, главное сейчас — пропустить мимо себя чертову «Кошку», а потом можно и обратно повернуть. Или он даст ей потопить их?
Но он ничего не предпринимает. На «Кошке» замечают их, меняют курс, проходят мимо. Он прикладывает руку к груди, чтобы проверить сердце. Стучит, как сволочь, внутри. Ладно, шепчет он, все будет хорошо. Это было самое плохое.
И он прав. Как только они оставляют за собой Тринидад, море успокаивается. Оушен и Сюзи, все еще молчаливые и испуганные, валяются в обнимку на спальниках в салоне. Он ставит кастрюльку на огонь, бросает в кипящую воду быстрорастворимые макароны. Горячая солоноватая еда — то, что надо после таких испытаний. Собака лакает воду из миски. Пассажирки «Романи» устали и после ужина мгновенно засыпают: Оушен в спальном мешке, Сюзи — на ее ногах.
День, похоже, заканчивается, небо становится нежно-розовым, поверхность воды напоминает мокрый шелк, подвижный, переливающийся, будто яхта плывет по огромному полю ртути. А может быть, «Романи» взлетела в космос и приземлилась на другой планете, где земля темно-синяя и покрыта рябью? За их спиной виднеются темные холмы, как будто не Тринидада, плодородного зеленого острова, а какого-то другого места, высохшего, безжизненного, выжженного вулканами.
«Романи» изначально была оборудована ветропилотом и системой автоматической навигации, ведь яхта уже один раз пересекла Атлантический океан — автопилот вообще очень удобная штука. Гэвин устанавливает его так, чтобы яхта держала курс самостоятельно, берет направление на остров Маргарита, куда восточные ветры должны их быстренько домчать. Идет в салон, проверяет карты, листает путеводитель, находит симпатичный заливчик, где они смогут встать на якорь. При скорости яхты в шесть-восемь узлов они прибудут на место рано утром.
Как же давно он не был в море ночью! За это время зрение изрядно подсело, и теперь, когда он вглядывается в горизонт, сразу замечает, насколько слабее видит. Но в то же время тревога отпускает, вены взбухают новой жизнью, тело подстраивает свои ритмы под пульс окружающего их бесконечного водного пространства.
Ночью он стоит на вахте и смотрит в небо. Сначала оно меняет цвет с розового на розово-серый, затем просто на серый, становится все темнее, темнее, пока не наступает чернильно-черная ночь. Тут уж ничего не разберешь: где облака, а где море, в каком месте они соединяются, как низко ползут тучи. Только силуэты, черные, почти неразличимые, изгибаясь, меняя очертания, поднимаются из черной воды. Может быть, к ним снова приплыли дельфины? Или это горбатая спина очередного острова?
Он ставит старый диск Боба Марли, потихоньку, чтобы не разбудить спящих. Звуки регги плывут над волнами. Только сейчас он замечает на своей голове шляпу, снимает ее, натягивает поверх футболки свитер с длинными рукавами. Стаскивает перчатки, проверяет руки. Вроде крови пока нет. Яхта потрескивает, хрустит суставами. Вокруг него полно звуков: скрипят тросы, хлопают паруса, будто тихонько судачат о чем-то с морем. Боб Марли тоже разговаривает с ними: Марли, великий бард, с ним не скучно стоять вахту, с ним легко медитировать, глядя в ночь.
Гэвин достает журнал, разделяет страницы на колонки, чтобы отслеживать детали путешествия: время, течение, курс, погодные условия. Покусывая ручку, заполняет графы, аккуратно вносит числа. Затем снова устремляет взгляд вдаль, вспоминает, как они жили год назад. После наводнения это стало навязчивой фантазией — устремляться мыслями назад, воскрешать в памяти, что они ели, кто приходил в гости, какие планы строили на Рождество.