Осеннее небо стояло высоко, воздух был холодей, я держал ее под руку, мы молча шли мимо колокольни.
Настасья заговорила, щурясь на воду:
– Когда я была маленькая, японская война была очень далеко. Чем старше я становилась, тем ближе она подступала. Теперь она совсем рядом. Она была вчера. Она сейчас тут.
Она отерла слезы, слезы набегали снова, волна за волною.
– Я дочь дочери врага. Тебе этого не понять. Сначала русско-японская, потом интервенция, потом вторая мировая: «Банзай!» Мой отец познакомился с моей матерью под Нагасаки в деревне Иноса. Царская Россия арендовала там земли. Знаешь, как называлась тамошняя гостиница? «Нева». Под Нагасаки осталось много детей русских моряков, уйма полукровок. Один человек.… да ты его видел… с красной авторучкой… он говорит: полукровки - твари порченые. И я понимаю, почему он так говорит. Мой отец пережил Цусиму. Он жив остался. А сколько народу там погибло. И каких людей. Я слышала рассказы отца. Он не мне рассказывал. Я подслушивала за дверью. Знаешь, я ведь запомнила все названия кораблей - судов, суда надо говорить, - погибших в Порт-Артуре и Цусимском проливе, весь список, у папы список был. Не веришь? «Александр III», «Адмирал Ушаков», «Адмирал Нахимов», «Ангара», «Бородино», «Безупречный», «Блестящий», «Быстрый», «Бурный», «Боевой», «Баян», «Бобр», «Боярин», «Владимир Мономах», «Всадник», «Варяг», «Внимательный», «Внушительный», «Выносливый», «Громкий», «Гайдамак», «Гиляк», «Гремящий», «Дмитрий Донской», «Джигит», «Енисей», «Забияка», «Иртыш», «Изумруд», «Князь Суворов», «Камчатка», «Кореец», «Кондор», «Лейтенант Бураков», «Наварин», «Новик», «Ослябя», «Петропавловск», «Пересвет», «Победа», «Паллада», «Ретвизан», «Разбойник», «Рюрик», «Русь», «Рачительный», «Стерегущий», «Сисой Великий», «Светлана», «Сивуч», «Сильный», «Страшный», «Стройный», «Сторожевой», «Севастополь», «Урал». Отец знал их в лицо, он их видел, представлял себе. Иногда мне все это снится. Снятся сны отца. Снятся его воспоминания. Крики, кровь; выстрелы, кипящая вода, открытые кингстоны, тонущие корабли, пожары на палубах, люди мечутся, плавают на обломках корабельных, кричат петухи на «Владимире Мономахе», тонут на «Светлане» обезьянка и попугай. Видел у нас дома на письменном столе большой кусок стекла? Зеленовато-белый? Стекольщик Качалов отцу подарил. Мне всегда казалось (и отцу тоже), что это окаменевший осколок цусимской пучины. Я не могу его видеть. Но смотрю на него иногда неотрывно. Особенно осенью в воробьиные ночи.
Каналы были особенно тихи, когда мы проходили по набережным их.
– Помнишь, как Медный всадник Евгения преследовал, гонялся за ним? Один памятник и меня преследует, я находиться с ним рядом не могу, памятник «Стерегущему».
Дома она подвела меня к окну.
– Видишь корабль?
– Конечно, вижу. Перед нами отнюдь не привидение. Легендарный крейсер «Аврора». Стрелял (или «стреляла»?) холостыми по Зимнему дворцу в семнадцатом году,
– «Аврора» была в Цусимском бою, - шептала Настасья, - и принесла сюда его клочок. Она - остров войны. Она для меня всегда окружена облаком, а в облаке голоса, вопли, гром пушек, русские снаряды не разрываются, они никуда не годятся, а все дальномеры не срабатывают, а на всех судовых часах и календарях те майские дни. «Аврора» - живой призрак.
Я едва успокоил ее. Она уснула наконец на моем плече. Спи на моем плече, подружка моя. Мы потом пойдем в царский сад, поглядим в лицо богине войны, чей мраморный идол смирно стоит на фоне листвы златой. В летний ли зной, в осенний ли дождь, когда ледостав и когда ледоход, два любимых праздника островитян архипелага Святого Петра, спи, отдыхай рядом со мной. Ледостав превратит архипелаг в материк, успокоит воду зимним маскарадом. Над маленькой прорвой, над небольшой бездной нашей поставим мы на льду Ледяной дом. С барабанным боем по скованной воде со знаменем холщовым - впереди царь с барабаном, следом сподвижники и прислужники в нарядах шутовских с лопатами, веревками, крючьями - ура ледоставу! - пройдут мимо нас. А в первый день ледолома трижды выстрелит в Петропавловке пушка, и царь Петр первым пересечет Неву на лодочке лихой; разбужу я тебя на него в окно посмотреть. Спи на моем плече, подружка моя. Нету больше в Нагасаки гостиницы «Нева». Да и Нагасаки тоже немножко нет. А мы еще есть.
ОСТРОВ ВОЙНЫ
Что за корабль? Надолго ли пристал?
«Неправда, что острова архипелага со временем только исчезают; было, конечно, некогда их больше полутораста, а теперь сорок четыре; но ведь и новые наблюдаем мы, местные атоллы, и самый известный из них - остров „Аврора", остров Войны! На острове Войны будем и впредь принимать в пионеры наших детей, пусть будут готовы.
Взрывом времени, одним из вулканов двадцатого века, поднят на поверхность воды серый монолит острова Войны. На нем вместо деревьев трубы; единственные его стволы - стволы пушек. В шаровый монохром мышиного цвета окрашены выступы, объемы, уступы, театральные металлические скалы рукотворного клочка тверди. Богиня войны не различает колеров, она дальтоничка, ей и цвет крови не виден; наш остров Войны - часть ее серой Вселенной. Что за корабль? Надолго ли пристал? Навечно, говорят, навечно. Ты плохо видишь, очкарик? Какой же это корабль? Корабли приходят и уходят. Ты разучился считать? Ты говоришь, в архипелаге Святого Петра сорок четыре острова; ты ошибаешься; вот сорок пятый! Мы слишком долго думали о любви, прогуляемся по набережным Невы, наш славный левый берег нас давно ждет, как хорошо брести вдвоем вдоль одной из рек. Что с тобой? Не соринка ли мешает тебе, металлическая точка, лишний образ, заноза ока? Среди цветных островов ты наконец-то различаешь серый остров Войны. Для него не окончен Цусимский бой, вокруг него гибнет эскадра, на нем умирают матросы и кавторанг, и почти неслышными холостыми залпами ненависти (или страсти разрушать) шарахает он по Дворцовому острову, да и по Таврическому, Заячьему, Петровскому, Аптекарскому, а вот и материку досталось, военным клиникам Пироговской набережной материка: ух! бабах! шарах! Долгое эхо. Неслышный призрачный гул. Один из пушечных стволов поворачивается в нашу сторону. Когда гремят пушки, мыши молчат. Особенно та, мраморная, притаившаяся у ног мраморного Аполлона Мусагета, водителя муз. Бежать нет смысла, сейчас остров Войны нам вмажет, он нас все равно не видит, только чует, вокруг него панорама боя, а не реальный пейзаж, но он засек волну нежности нашей, его серый эхолот ловит такие волны, они отвлекают от вражды: они - враги! Остров Войны, монолитное капище богини войны Беллоны, или как ее там; на острове живут одни жрецы сражений, завораживающие приходящих и уходящих.
Может быть, когда-нибудь исчезнет остров Войны, на его месте встанет ненадолго на якорь немагнитный или учебный парусник. Мы согласны даже на призрак. Например, на призрак „Сириуса", прекрасного „Сириуса", превращенного городскими властями в кабак „Кронверк", затонувшего от позора.
Говорят, не все экскурсанты возвращаются с острова. Говорят, многие остаются на нем играть в пиратский корабль, в нехороший клип, в корабль Рип-Ван-Винкль, в пропавшего кочегара. Ходят слухи, что не один ненужный архив испепелен в топке, в точечной преисподней острова Войны, в адских котлах, что странный светящийся дым стелется из островных труб в полночные часы наводнений, ураганных ветров, лютых морозов и редких северных гроз».
– Я люблю тебя еще сильней потому, что на свете есть ужасы войны и ты боишься их.
– Я иногда, если проснусь во время грозы, бегу в окно посмотреть: не виден ли там атомный гриб? Не гибнет ли мир? Не началась ли последняя война?