– И ведь тоже получил письмо, - говорил он.
– Тоже? Я не знала, что ты следишь за моей почтой, - отвечала Настасья.
– Это не я слежу, а те, кому положено.
– А ты с ними коньячок пьешь?
– Я его со всеми пью.
– Какое тебе дело до моих писем?
– Мне до тебя дело и до моих друзей. Я ведь письмо не местное получил, издалека, от друзей друга. Тебя не интересует, что там написано?
– Интересует, - ответила она хрипло, чиркнув спичкой, закурив.
– Возьми пепельницу, шелковый халатик свой зеленый прожжешь.
– У тебя теперь опытный образец видеотелефона испытания проходит?
– Ничуть не бывало. Пришла с работы. Переоделась. Нацепила любимый халатик поинтимнее. Ждешь своего молокососа. Насквозь тебя вижу, видеотелефон мне без надобности.
– Кого я жду, тебя не касается.
– Касается в том плане, что этот эпизод твоей биографии затянулся, тебе не кажется?
– Когда мне кажется, я крещусь.
– Надеюсь, не прилюдно? Прилюдно тебе не положено. Тебе вообще, кроме самой себя, никого компрометировать не положено. Ты стала забывать, кто ты.
– И ты решил мне напомнить?
– Совершенно справедливо.
– Ну, напомни. Скажи, что я косоглазая сука, что я сожгла в топке Лазо, что все полукровки - твари порченые, что у меня неполноценное чувство родины, что у меня недоразвит семейный инстинкт, что я поблядушка; надеюсь, у тебя там запись включена?
– Была включена, но я уже все стер. Шучу. Ты высказалась? Эдипов комплекс забыла. Стареешь, Тэсс, тебя уже мальчики начали возбуждать. И при чем тут Лазо? Нет, ничего такого я тебе говорить не собирался. Я только хотел заметить, что у тебя имеется роль, и ты обязана в ней пребывать.
– Чего ты хочешь?
– Я хочу, чтобы твой хахаль исчез из твоей квартиры - раз; из твоей биографии - два; если иначе не получается, то и из города - три.
– У тебя виды на мою квартиру?
– Я не хочу, чтобы он своим неокрепшим полумужским голоском алёкал, отвечая из твоей квартиры на звонки.
– А если я скажу, что твои «раз, два, три» меня не устраивают?
– Да полно тебе, Тэсс. Как это - не устраивают? Должны устроить. Не убивать же мне его, в самом деле.
Последовала пауза.
– Неужели ты уже до таких поручений докатился? - спросила она зло, я представил себе ее сощуренные глаза, пылающие скулы.
– Какие поручения? Голос внутренний. Движение души. Зов извне. Вопрос чести.
– Не твоя ведь честь-то.
– Тем более.
– Что это ты о чести залопотал? Конец карьеры блистательной почуял? В письме тебе о том намекнули?
– Ничуть не бывало. О карьере вот как раз и пекусь. Твой-то зайчик что - из особо храбрых? Или из особо наглых?
– Он ничего не знает.
Человек с красной авторучкой присвистнул, расхохотался.
– Ай да Несси! Вот у кого карьера была бы фантастическая! Я всегда говорил: данные имеешь. И какие. Кстати, еще не поздно.
– Поздно, - сказала она. - Извини, поздно, устала, хочу спать.
– Насчет щенка своего подумай. Я тебя благородно предупредил.
– А ты заложи меня из благородства. Сделай доброе дело.
– Не имею права. Прежде всего интересы дела. Интересы Родины. Впрочем, тебе этого не понять. Кстати, завтра улетаю на два дня в Рим. Что тебе привезти?
– Привези мне контрацептивы и новый «жучок» на телефон, - сказала Настасья и швырнула трубку.
Я успел шваркнуть свою синхронно, после чего тихо открыл дверь, отвалил на площадку, громко брякал ключами, хлопал дверьми, шумно вошел, топоча, прошел по коридору и нашел ее в спальне.
Она сидела по-турецки, свесив с колен длинные смуглые пальцы в серебряных кольцах, запястья в бранзулетках.
– Вот Зимний дворец сгорит, театр сгорит, особняк старинный - никто не заметит, - монотонно сказала она, покачиваясь, - а коли буян, сальный ли, пеньковый, займется - то-то шуму, то-то плача у мышей.
– Я не понимаю, о чем ты, - сказал я растерянно.
– О чем я? Да о буянах. О складских по-ме-ще-ни-ях. О материальных бла-гах. Мимо острова Буяна. В царстве славного Салтана. Басня такая есть о космополитах: «А сало русское едят».
– Не читал.
– Умница. Я тебе дам почитать сборник «Лиса и бобер». Уйма басен. Про сало та самая. Из всех буянов, хочу тебе сказать, главный - сальный. Наша задача - бороться с чужим салом за свое.
Она была вне себя.
– Что мы, мыши, что ли? - спросил я.
– Мы крысы.
– Ну, перестань, успокойся, все. Хочешь валерьянки?
Она надела шляпу. В шляпе она обычно успокаивалась
– Лучше стрихнинчику дай. Нет, погоди, раздумала. Рюмку рома. И сам выпей со мной. Поменьше рюмки возьми, с наперсток.
– Пардон, - сказал я, принеся ей рюмашку, - за сало я сегодня недоборолся. Могу предложить кусочек сыра.
– Ешь сам. Когда пью в шляпе, не закусываю.
Вторую рюмку я ей пить не дал. Она разозлилась, запустила в меня золотыми шлепанцами, я увернулся, выскочил на кухню, закрыл за собой дверь на крючок. Она бродила, ворчала, поддавала ногою стулья неповинные, таковые же табуретки, мой портфель несчастный, потом почуяла запах курицы, которую я жарил в духовке, поскреблась и дверь кухни скромненько.
– Пусти кошку голодную в дом, хозяин.
– Царапаться будешь?
– Только завтра. Сегодня ни-ни.
– У тебя завтра когда начинается? - спросил я, сбрасывая крючок.
– А это от общего умонастроения и от погоды зависит. Иногда через часок. Иногда никогда. Все сегодня, сегодня, опять сегодня, а потом - ать! - и позавчера, но скромное позавчера, малёчек, потрепыхается, да в сейчас и ускользнет.
«Буян - открытое сo всех сторон возвышенное место,
базарная площадь, амбар».
«Буян - пристань речная, место выгрузки товаров, пеньки, льна, кож, масла, сала. «…» Буянные амбары на сальном, пеньковом буяне…»
«С первых лет активного заселения архипелага Святого Петра, большая часть которого стала представлять собой своеобразно разнесенный по островам мозаичного типа порт, на естественных и насыпных островках стали создаваться многочисленные буяны, принадлежащие порту, - места складирования и транспортировки однотипных товаров, доставляемых водным путем.
Островки буянов омывали реки, протоки и каналы. В центре архипелага на правом берегу Малой Невы находился Тучков буян (ранее известный под названиями Ватный, Льняной, Пеньковый), на ее левом берегу возле истока реки Смоленки - Винный, а чуть дальше, на безымянном островке, - Второй Пеньковый (малый). На другом безымянном островке у Выборгской стороны (ныне не существует) также стояли пеньковые амбары, и у Петровской набережной имелся склад пеньки, так называемый Гагаринский буян».
– А ты говоришь: сало, сало, - сказал я, на секунду отрываясь от своего элегантного чиновничьего рондо и обмакивая перышко в тушь, - да тут сплошные склады пеньки. Куда ее столько, не пойму.
– Ну, как же, - отвечала Настасья, потягиваясь, - кнуты, плетки, силки, путы сети, невода, а веревочки для повешенных, для того, чтобы вешаться и вешать, имею я и виду. Любимая поговорка островитян, повторяемая ими как заклинание в начале наводнения: «Кому суждено быть повешенным, тот не утонет!»
– Главное-то, главное, сударыня, за своим юмором висельницы забыли: ло-дочку привязать, ба-рочку зачалить, бельишко подсушить.
«За любимым местом стоянки парусников, за Горным институтом, располагался Масляный буян, а почти напротив, на Черном (он же Галерный) острове, - Сальный. Масляные амбары украшали и Петровский остров; масло можно было подвозить и со стороны Малой Невы, и со стороны Ждановки.
На крошечных, исчезнувших ныне островках вблизи Пироговской и Мытнинской набережных стояли провиантские амбары, а у заросших травой спусков к воде Арсенальной набережной - амбары „Компанейских дворов", куда подходили морские суда торговых компаний. На Гутуевском острове возвышался Пергаментный двор, на островках Екатерингофки - Сельдяной буян, склады серы (о, трепещите, грешники!) и хлопка. Лесной склад Громовской биржи занимал берег неподалеку от Смольного, каменные амбары со свайными причалами принимали товары за Александро-Невскою лаврою, а склады зерна стояли на Синопской набережной. Наконец, напротив Летнего сада в Соляном городке был Соляной буян. Подле каналов и проток выстроились старинные рынки, а на самих каналах и реках стояли малые деревянные суда со строительными материалами, дровами, гончарными изделиями, штуками ткани и прочими радостями приказчиков, купцов, мелких торговав, мещан, разночинного люда».