— Если Мышу не известно, то никому из моих не известно, — Лава махнул рукой, словно отгоняя от себя комара.
Прохвост кивнул, развернулся и поспешил прочь, стараясь задевать как можно меньше колокольчиков. Огрызнулся на фэшна у входа, почти бегом добрался до Ганфской.
Здесь, тесно прижимаясь друг к дружке, высились безликие доходные дома. В парадных пахло едой, и желудок напомнил Тори, что хоть и не хлебом человек жив, а без хлеба не обойтись. После завтрака у Мита во рту не было ни крошки.
Человек Лавы оказался статным, краснощеким парнем со шрамом на лбу. Напольную вешалку в его небольшой, скромно обставленнлой комнате, украшал синий патрульный мундир без нашивок. Какой-то особый корпус, видимо — Тори не сильно в этом шарил.
Мыш постоянно кашлял в кулак, и в целом выглядел неважно. Тори старался держаться от него подальше.
— Бенджамен Эллусеа обвиняется в государственной измене. Подробности не известны, а приказ есть, и в нем такая формулировка. Содержался под персональной охраной в центральном управлении, но вечером его увезли его в университетский госпиталь. Есть вероятность, что до отправки в Йен не дотянет. Болен.
— А что его сын? Он же вроде полковник?
— Карл Эллусеа вне подозрений. Да, тяжело, когда приходится брать под стражу родственников. Но такая служба. Еще чем-то могу быть полезен?
— Нет, это все. Я на Эллусеа работал, выступал на гонках.
— Это мне известно.
— Вот, хотел узнать, не пора ли искать новое место. Господин Карл, вероятно, продаст паромобили, он противник азартного спорта.
— Господин Карл тоже болен. У врачей плохие прогнозы. Так что ищи Прохвост, ищи.
— Меня-то хоть ни в чем не подозревают? — спросил напоследок Тори.
— Тебя-то вообще вздернуть мало. Но по этому делу ты не пройдешь. Вопросы еще есть?
— Не-а.
— Свободен, — Мыш кивнул ему на дверь и согнулся в приступе кашля.
Прохвост резво сбежал по ступенькам. Башня Адагра напомнила ему четырехкратным боем часов, что ночь не бесконечна.
По дороге назад Тори размышлял, как бы потише вскрыть аптеку. Одно дело — бравадиться перед Эвэл, и другое — заниматься кражами со взломом. Изготовители и продавцы пилюль обычно живут аккурат над своими лавками. Так что требовалась сноровка и готовность грохнуть заспанного старичка. Но Тори порой мучили вопросы, в кого стрелять, а в кого — не стоит, и он небезосновательно боялся, что рука дрогнет.
Он остановился напротив «Аптеки Шеннала», и начал разглядывать темную витрину за решеткой. Глаз остановился на грелке для ног. И совсем невпопад Тори вспомнил вдруг про синий саквояж, который остался в доме Эллусеа, на столе у камина. Господин Бенджамен брал его, помниться, на срочные выезды к больным.
Странный все же человек Эвин отец. Был. Состояние и положение позволяли ему не работать, а он с утра до ночи пропадал то в университете, то в госпитале. И еще по ночам мог ездить на дом, не к беднякам, конечно. Но делал это не ради денег. Не спалось ему, что ли? Или он тешил свое тщеславие великого врача?
Проклятый внутренний голос подсказал Тори, что он поступает, как скотина. Дурно думает о человеке, который всю жизнь ему помогал. Тащил из грязи за уши. Но странно как-то тащил: нет бы просто обеспечил. А он все говорил: нужно расти над собой. Добиваться. Чего добиваться-то? Сначала бы выживать перестать.
Тори сплюнул и направился в особняк Эллусеа. За саквояжем.
20. Бенджамен Эллусеа
— Можешь еще раз повторить, что в эпидемии виноваты венси. Я не поверю.
— Да, конечно. Ты всегда защищал всех этих… из Стены, из Трущоб. Несчастных. Ничего не стоящих, как твой любимец, Виктор Дименс. Гнил бы себе он в канаве, после очередной дозы порошка!
— Он лучше тебя.
— У тебя все — лучше меня. Ты всю жизнь заботился только об Эве. Эвочке, Эвите!
Карл плевался слюной, перегнувшись через стол и нависая над Беном. Он вышел ростом и фигурой в потомственных военных из рода своей матери, но больше ничего в нем не напоминало о Веронике. Да и на него самого сын не походил ни лицом, ни характером. Не имей Бен дара читать мысли, не женись он на женщине, не-мистри — подумал бы, что это Карл ему неродной. Но горькой правда заключалась в том, что он упустил собственного сына. Позволил вылезти на свет чудовищу.
— И она — лучше тебя.
— А! Избалованная девица, обреченная провести всю жизнь в окружении подопытных зверьков и микроскопов — лучше меня. Лучше всего, что ты создал в этой жизни. — Карл упал обратно в кресло. В рабочее кресло Бена, с потертыми подлокотниками. — Давай к делу, отец. Я не хочу умирать. У меня большие планы.