Та шлепнула поднос на комод, подплыла к Касси, наклонилась и подхватила ее под мышки.
— Зачем ты встала с кровати? Тебе нельзя, — сурово заявила она.
Силы даме было не занимать: Касси не успела оказать никакого сопротивления, как была уже поставлена на ноги.
— Опирайся на меня, пошли, ляжешь назад. Доктор велел напоить тебя бульоном с лапшой. Но я захватила еще и остатки утренних оладий, ты ведь, верно, голодная жутко?
Касси сглотнула и кивнула. От подноса чарующе пахло свежим хлебом и супом. Потом сглотнула еще раз.
— Если начнет тошнить — а доктор полагает, что может начать — вот тебе миска.
— Что за доктор? — спросила она, когда устраивалась в подушках. — Где-таки я?
— Доктор Эллусеа — отец госпожи Эвы, которая нынешним утром сбила тебя паромобилем. И до того ей стало стыдно, что она притащила тебя к себе домой, лечить. Потому что у вас, говорят, в Стене, только одни санитары и есть. Так что тебе повезло, что и госпожа, и господин такие добрые.
Дама протянула Касси тарелку с золотистой жидкостью, над которой струйками вился ароматный пар.
— У тебя перелом руки, большущий синяк на весь бок и сотрясение мозгов. Господин Бенджамен сказал, что придется соблюдать постель около недели, но в целом жизнь вне опасности.
— Хорошо, — ответила Касси и шумно втянула с ложки жирный бульон. — Я-таки буду соблюдать постель. Дома. Я уже могу уйти домой, в Стену?
— И далеко ты уйдешь, когда на ногах еле стоишь? — дама, заправив за ухо невидимую прядь волос, придирчиво осмотрела манжет своей кремовой строгой блузы и протянула Касси салфетку. — Зовут-то тебя как?
— Кассида Флеминг. В разрешении же написано было.
— Меня — Герта. Я прислуживаю горничной у госпожи Эвы. Не было при тебе разрешения, насколько я слышала.
— Было, — Касси проглотила лапшу, не разжевывая. — В сумке.
— И сумки у тебя не было. Не бойся, в этом доме все, — дама слегка скривила рот, — почти все хорошо относятся к венси. Даже слишком. Так что когда придет время, тебя переправят в твою Стену.
— Точно-таки не было сумки? — переспросила Касси.
Внутри похолодело. В пакете для Стефана были планы города и графики патрулей. Если он попал не в те руки — ей конец. Ведь в разрешении написано ее имя. И дознавательский отдел расколет ее, там ведь служат одаренные, мистри, читающие мысли. Нужно как-то предупредить Стефана. Но как?
4. Мортимер
Некоторым счастливчикам из Стены выпадала возможность посмотреть мир. Машинистам, например, пилотам, водителям паромобилей. Последним, конечно, в меньшей степени, потому как с дорогами на Северном Архипелаге дело пока обстояло туго. А самые большие перспективы открывались перед талантливыми инженерами. Тех могли позвать в экспедицию, например. На маленькие острова. На Гармод. Нет, туда — нет. Только не туда. Но большинство жителей проклятой консервной банки ни разу в жизни не выходило на солнечный свет. Особенно здесь, в Стэнвенфском секторе.
Так что Мор считал себя избранным. Да он и был им. Родится в семье мэра — не просто удача, а дар Творца. Ага, и гнет кучи надежд, которые на тебя возлагает семейство. Все ждут, что ты будешь соответствовать, требуют, чтобы ты достигал и демонстрировал.
Мор мог бы и продемонстрировать, какой он замечательный, если бы отец позволил ему идти собственным путем. Заниматься любимым делом, а не «общественно полезным». А так, выходило, что он раздолбай и всех подводит. И еще старший братец Стефан подлил масла в огонь. Воспоминания о том злосчастном дне, когда он опозорился перед папой, до сих пор вызывали волну негодования. Ладно уж, вышло как вышло.
Он любовался голубым небом, белыми облаками и острыми шпилями башен города с высоты этих самых шпилей, тогда как большинству его ровесников доставались лишь огонь плавилен, затейливая вязь чугунных решёток и хитрое переплетение металлических труб в изгибах мрачных коридоров Стены.
На длинной цепочке под рубашкой у Мора висел серебряный жетон — подарок от отца на совершеннолетие. Бессрочный пропуск на свободу, мечта каждого венси. То есть Мор мог бросить все и пойти куда глаза глядят. В любой момент. Но не шел, потому что не видел смысла. Он торчал снаружи, болтаясь в подвесной люльке, и наблюдал за жизнью большого города. Откровенно поплёвывал на работу и горожанам на шляпы… Последнее было особенно приятно, поскольку йенцев он недолюбливал, но в то же время немного им завидовал.