— Дедушка! — вскрикнул Роденберг.
— На мою голову последствия! Тебе не придется отвечать за них! Когда-то я потребовал от вас обоих, чтобы вы щадили кровь, текущую в ваших жилах, но теперь говорю, что тебе нечего более щадить предателя! Вырви у него его добычу! Ты знаешь, что с этим связано! Вырви бумаги у живого или у мертвого!
Жутко звучали эти слова, и страшно было выражение лица старика. Казалось, с его лица исчезло малейшее человеческое чувство, с него смотрела только железная суровость судьи. Не дрогнув и глазом не моргнув, он обрек на гибель своего внука, наследника его имени, когда-то бывшего самым близким его сердцу!
— Я исполню свой долг! — вполголоса сказал Михаил, и в тоне, которым были сказаны эти слова, звучала та же самая жуткая нотка.
Генерал подошел к письменному столу и взялся за перо. Его рука дрожала и отказывалась служить, но он, подавив слабость, написал несколько строк и подал написанное капитану.
— Я все отдаю в твои руки, Михаил! Ступай! Быть может, тебе удастся избавить меня от самого худшего. Но если через сутки я не буду иметь от тебя известий, тогда мне самому придется громогласно объявить, что последний Штейнрюк...
Он не мог договорить до конца, его голос прервался, рука с силой отчаяния пожала руку Михаила. Непризнанный сын отверженной дочери должен был стать теперь спасителем родовой чести, единственной, последней надеждой старца.
— Доверься мне, дедушка! — сказал Михаил, отвечая на рукопожатие. — Ты сам сказал, что если можно еще спасти что-нибудь, то я спасу. Я извещу тебя прямо в главную квартиру. До свидания!..
* В ту эпоху (речь идет о франко-прусской войне) Страсбург принадлежал Франции.
Глава 30
На южногерманской железнодорожной станции Ц. дарила невероятная суматоха, потому что этот сравнительно незначительный городок представлял собой железнодорожный узел для трех линий и лежал прямо на пути к Рейну. День и ночь через него проносились воинские поезда, в которых войска доставлялись к западной границе, и сам Город был переполнен солдатами.
В каких-нибудь ста шагах от станции находилась гостиница низшего разряда, в которой обыкновенно останавливались только крестьяне и которая во всяком случае не подходила для путешественников, прибывших сюда час тому назад. Это была молодая, видимо, аристократического происхождения дама, путешествовавшая в сопровождении священника и лакея. Маленькая, низкая комната, которую им отвели, страшно неопрятная и крайне скудно обставленная, было единственной, что они могли найти.
Дама сидела у стола, положив голову на руки. Она была в глубоком трауре, казалась очень бледной и грустной, но это не могло скрыть необычайную красоту ее лица.
— Боюсь, что нам придется остаться здесь на довольно долгое время! — сказал священник, сидевший напротив дамы. — Слуга тщетно бегал по всему городу, все гостиницы переполнены и частные комнаты сданы. На одну ночь еще куда ни шло, но дольше вы ни в коем случае не сможете пробыть здесь, графиня Герта!
— А почему бы и нет? — небрежно спросила Герта. — Едва ли завтра нам представится что-нибудь лучшее, а в такое время, как теперь, приходится примириться с необходимостью.
Священник — это был уже знакомый нам отец Валентин — с удивлением взглянул на избалованную девушку, которая в другое время не нашла бы слов для выражения своего возмущения и негодования, если бы ей пришлось провести ночь в такой обстановке, а теперь легко мирилась со всеми неудобствами.
— Но в этом не было никакой необходимости, — возразил он. — Михаил совершенно определенно написал вам, что проследует со своим полком через этот город только послезавтра и предварительно пришлет еще телеграмму. До того времени мы могли бы спокойно оставаться в Беркгейме.
Герта отрицательно покачала головой.
— От Беркгейма сюда четыре часа пути, могли произойти какие-нибудь изменения в расписании движения войск, так что можно было бы опоздать. Только здесь я могу узнать наверное, когда действительно прибудет полк. Не ворчите, ваше высокопреосвященство, я должна попрощаться с Михаилом, зная, что он, быть может, идет на смерть... Страшно даже подумать, что я могла бы не застать его!
Отец Валентин вовсе и не собирался, ворчать, а лишь втайне дивился той власти, которую приобрел Михаил над гордой, своенравной молодой графиней.
— Я благодарю Небо и за то, что оказалось возможным сопровождать вас, — сказал он. — Таннгеймский священник прислал мне на замену своего капеллана, так что я смогу и доставить вас обратно в Беркгейм.