Он отвечал каким-то беззвучным голосом, но это уже не было прежнее равнодушие. Во всем существе Михаила чувствовалось что-то новое, мрачное, что не вязалось с его прежними манерами.
Священник с изумлением посмотрел на него.
— Тогда ты должен был прийти ко мне, я ждал этого!
— Вот я и пришел, ваше высокопреподобие, а что вам про меня наговорили, так это — неправда. Я — не вор...
— Я знаю! Я ни на минуту не сомневался в тебе, а теперь подозрение окончательно снято с тебя. Пропажа нашлась: маленькая графиня Герта захватила звезду, как игрушку.
Михаил откинул мокрые волосы со лба, и на его лице появилось неописуемо горькое выражение.
— А, так я обязан всем происшедшим этой девчонке с золотыми кудрями и злыми глазенками?
— Малютка не виновата, она, по обыкновению избалованных детей, схватилась за то, что показалось ей подходящей игрушкой. Вся вина на тебе: если бы ты вел себя спокойно и умно, то очень может быть, что дело сейчас же объяснилось бы. А вместо этого... Михаил, возможно ли, что ты поднял руку на графа?
— Он назвал меня вором! — стиснув зубы, буркнул Михаил. — Он даже не спросил, виноват ли я, а просто стал требовать, чтобы я вернул украденное...
В его словах чувствовалась бесконечная горечь, и отец Валентин понял, что юноша возбужден почти до потери самообладания.
— К тебе были несправедливы, очень несправедливы, — сказал он, — но ты не имел права впадать в такое бешенство, и теперь последствия твоей необузданности всей тяжестью падут на тебя же. Вполне понятно, что граф возмущен твоим поведением. Отныне ты не можешь более рассчитывать на его покровительство, он не желает и слышать о тебе!
— Не желает? А все-таки он еще услышит обо мне.
— Что ты хочешь сказать этим? Уж не...
— Да, я отправлюсь к нему! Теперь он знает, что незаслуженно оскорбил меня, и должен взять свои слова обратно.
— Ты хочешь потребовать к ответу графа Штейнрюка? — с видом величайшего изумления воскликнул священник. — Что за нелепая мысль! Ты должен отказаться от нее!
— Нет! — сухо и холодно возразил Михаил.
— Михаил!
— Нет, ваше высокопреподобие, от этого я не откажусь, несмотря даже на ваше запрещение! Я спрошу графа, как он смел назвать меня вором!
Все мысли юноши вращались вокруг этого пункта, и словно каленым железом жгло его душу нанесенное оскорбление. Отец Валентин не знал, что делать, он чувствовал, что его власти недостаточно, чтобы смирить дикую жажду мести, которой был объят юноша, и это наполняло его страхом. Ведь если Михаил на самом деле осмелится потребовать графа к ответу, а граф попытается смирить «грубого, придурковатого парня», то может произойти непоправимое несчастье, которое необходимо предупредить какой угодно ценой.
— Я никогда не мог подумать, что мой голос настолько ничтожен в твоем мнении, — скорбно сказал священник. — Ну, в таком случае мне придется поговорить с тобой иначе! Прав ли был граф, или нет, но с твоей стороны было преступлением поднять на него руку. Ты не смеешь никогда — слышишь ли? — никогда подходить к нему с враждебными намерениями, потому что граф Штейнрюк стоит к тебе гораздо ближе, чем ты можешь думать!
— Ко мне? Граф Штейнрюк?
— Да. Я предпочел бы, чтобы до поры, до времени это продолжало оставаться тайной для тебя, но твое безумное поведение вынуждает меня открыть тебе уже сейчас эту тайну. Если бы ты напал на него, ты поразил бы... своего дедушку!
Михаил вздрогнул и впился в священника широко открытыми глазами.
— Моего дедушку? Так он...
— Отец твоей матери, да! Но ты не должен возлагать никаких надежд на эту родственную связь, потому что твоя мать была лишена наследства, отвергнута, из-за своего брака она была навсегда выброшена из семейного круга и оттого погибла!
Он замолчал и посмотрел на Михаила, который, видимо, переживал минуты величайшего волнения. Наконец юноша глухо сказал:
— А больше... больше вы мне... ничего не скажете?
— Нет, сын мой, в данный момент ничего! Это — тяжелая история, бесконечная цепь вины и несчастья, еще далекая от твоего понимания. Позднее, когда ты станешь старше, ты узнаешь все, а теперь удовольствуйся тем, что знаешь. Надеюсь, ты понимаешь, что особа графа Штейнрюка священна для тебя?
— Священна? Уж не потому ли, что он прогнал меня, как вора, со своего порога? Он знал, что он — дедушка мне, и все же так обошелся сомною! Ваше высокопреподобие, вам не следовало говорить мне об этом! Я ненавидел графа, потому что он был черств и безжалостен к чужому, но теперь... теперь я его...