— И это должно обозначать борьбу и победу! — сказал Ганс Велау, стоявший перед иконой и рассматривавший ее. — Архистратиг Михаил с такой добродушной торжественностью восседает на облаке, словно ему нет никакого дела до нечистого, корчащегося внизу, и если черт достаточно ловок, он может попросту выхватить меч, который беззаботно болтается у самого его носа. Разве так держат оружие? Архангел должен, словно орел, низвергаться с небес и, как буря, хватать и уничтожать сатану. Но, разумеется, в таком неудобном одеянии нечего и думать летать, а уж на крылья и совсем положиться нельзя — они слишком слабы, это сразу видно!
— У тебя удивительно почтительная манера говорить об иконах! — заметил Михаил, стоявший рядом с ним. — В этом отношении ты вполне сын своего отца!
— Как бы не так! Знаешь, мне хочется самому написать такую икону! Архистратиг Михаил и сатана — борьба света и мрака! Из этой темы можно сделать кое-что путное, ну а модель для картины у меня есть совсем поблизости! — и с этими словами Ганс, повернувшись к Михаилу, посмотрел ему прямо в лицо.
— Что тебе пришло в голову? — с недоумением отозвался тот. — Ведь во мне нет решительно ничего...
— Ангелоподобного? Нет, этого в тебе действительно нет, и среди небесного воинства, реющего в эфире в белых одеяниях с пальмовыми ветвями, ты оказался бы очень комической фигурой. Но с огненным мечом бросаться на врага, ниспровергать его, как это делает твой патрон, вот что в твоем духе! Разумеется, тебя пришлось бы несколько идеализировать, потому что ты далеко не красив, Михаил. Но зато у тебя есть все, что нужно для фигуры архистратига, особенно когда ты взбешен. Во всяком случае ты вышел бы несравненно лучшим архистратигом, чем этот!
— Глупости! — сказал Михаил, поворачиваясь, чтобы уйти. — Между прочим, тебе пора, Ганс, если ты собираешься вернуться в Таннберг пешком. Туда добрых четыре часа пути!
— По скучному шоссе, которым я, разумеется, не воспользуюсь. Я пойду через горный лес, это гораздо ближе.
— И притом основательно заплутаешь! Ведь ты не знаешь местности так хорошо, как я!
— Я выберусь, — возразил Ганс, выходя с Михаилом из церкви. — По крайней мере меня уже не встретят в Таннберге с кислой гримасой. Я очень рад, что отец уехал, и думаю, все дома с облегчением перевели дух. Ведь над нами в последнее время непрестанно витало грозовое облако, и каждую минуту приходилось ждать грома и молнии.
— В конце концов он хорошо сделал, что сократил свой визит и вернулся домой! — сказал Михаил. — Его раздражение и озлобление только возрастало, и дело могло дойти до разрыва между нами. Я хотел во что бы то ни стало избежать этого и сам уговорил его уехать.
— Да, нужно признать, ты всеми силами защищал меня! Ты и тетя — вы словно два ангела мира стояли около меня и прикрывали своими крыльями. Только и это мало помогло: отец оставался в отчаянном настроении. Только ты и мог сладить с ним!
— И потому ты каждый раз посылал меня первым под обстрел, когда надо было добиться чего-либо?
— Разумеется! Ведь ты при этом ровно ничем не рисковал! Отец обращается с тобой в высшей степени почтительно, даже когда вы расходитесь во мнениях... Странное дело: ко мне он никогда не питал почтения!
— Ганс, образумься же наконец и не начинай опять своих дурачеств! — с упреком сказал Михаил. — Мне кажется, у тебя есть все основания стать серьезнее!
— Господи Боже, что же мне делать? У меня нет ни малейшего таланта для роли сокрушенного грешника! Ну, да ты всемилостивейше исходатайствовал мне разрешение оставаться в Таннберге до окончания твоего отпуска, а когда мы вернемся домой, буря до известной степени уляжется. Однако вот тропинка! Передай дяде Валентину привет от меня. Я опять «скомпрометировал» его своим посещением, как сын своего отца, но это случилось по его настоятельному желанию. До свиданья, Михаил!