— Располагайте этой комнатой! — сказал он, оставляя лампу. — Как видно, непогода на славу отделала вас! Не хочу мешать вам переодеваться, но ожидаю вас за столом. До свиданья, господин фон Велау-Веленберг! — и он простился с гостем движением руки, в котором было что-то действительно рыцарское, аристократическое, и ушел.
Ганс прежде всего обследовал отведенное ему помещение. Это была маленькая, мрачная и скудно обставленная комнатка. Только грандиозная кровать под балдахином казалась остатком былой роскоши, но художественная резьба ее была повреждена и поломана, шелк занавесей выцвел и посекся, а простыни и наволочки были из самого грубого мужицкого холста.
«Самое лучшее было бы поскорее отправиться в кровать, — сказал себе Ганс, устраивая около горячей печки сушилку. — Но поскольку Удо, барон фон Эберштейн-бртенау ауф Эберсбург пригласил меня к столу, ничего не поделаешь. Только вот откуда взять сухое платье? Не найдутся ли где-нибудь здесь рыцарские доспехи или какой-нибудь другой средневековый хлам? Воображаю, какое впечатление произвело бы, если бы я вошел в зал предков, бряцая железом! Итак, за поиски!»
Он и в самом деле принялся искать и скоро набрел на стенной шкаф, в котором заключался довольно скромный гардероб владельца замка. Ганс, не колеблясь, достал оттуда лучшее, что было, — меховую куртку, и едва только успел переодеться, как появилась старуха в платке и на горском наречии пригласила «господина барона» пожаловать к столу.
«Только барон? Я произвел бы себя по крайней мере в графы!» — небрежно подумал Ганс, следуя за служанкой по многочисленным ходам и переходам в помещение, очевидно, служившее тостиной, столовой и приемной.
С первого взгляда комната производила очень благоприятное впечатление, но, присмотревшись внимательнее, можно было заметить, что в ней самым причудливым образом сочетаются былая роскошь и нынешняя нищета.
— Прошу извинить за самоуправство, — сказал Ганс, подходя к хозяину дома. — Мой туалет пришел в такое неприличное состояние от непогоды, что в расчете на вашу доброту я позволил себе вот эту покражу!
Правда, у Ганса был довольно странный вид в меховой куртке, но, несмотря ни на что, от него так веяло очарованием молодости, что старик улыбнулся и ласково ответил:
— Я рад, если вы нашли в моем гардеробе что-нибудь подходящее. Пожалуйста, присядьте, я хотел бы спросить вас кое о чем!
«Теперь начнется проверка предков!» — подумал Ганс и не ошибся, так как хозяин дома приступил именно к этому предмету.
— Ганс Велау-Веленберг — хорошо звучит! — продолжал старик. — Зато название вашего родового замка кажется несколько непривычным. Где собственно находится Форшунгштейн?
— В северной Германии, барон, — ответил Ганс, и глазом не моргнув.
— Я так и думал, потому что я его не знаю. Все южногерманские дворянские ветви и их родовые замки известны мне, ибо мой род — самый древний из всех. Он происходит из десятого столетия, это доказано исторически, но предание восходит еще далее. Наверное, в северной Германии нет такой древней семьи?
Было ясно, что старик сейчас приступит к оценке родословного дерева гостя, а потому Ганс поспешил отвести грозу ловким вопросом:
— Не позволите ли мне узнать, кого изображает этот портрет? Я обратил на него внимание еще при входе в комнату!
С этими словами Ганс указал на картину, висевшую против них на стене. Она представляла собой поясной портрет мужчины лет сорока с темными волосами, бойкими темными глазами и благородными, правильными чертами лица, не говорившего, впрочем, об особенном уме. Портрет был во всяком случае сравнительно недавнего происхождения.
Барон взглянул на портрет и сразу забыл про родословное древо и прошедшие столетия.
— Картина вам нравится? — спросил он.
— Необыкновенно! Что за прелестная голова! И как прекрасно нарисовано! Вероятно, тоже один из Эберштейнов?
Старик казался полупольщенным, полуобиженным, когда медленно ответил:
— Да, один из Эберштейнов! Значит, вы не узнаете его?
Ганс смутился. Он быстрым взглядом окинул картину еще раз и затем посмотрел на желтое, увядшее лицо старика.
— Не может быть!.. Неужели это — ваш собственный портрет, барон?
— Да, это — мой портрет, и тридцать лет тому назад я был очень похож... Я не обижаюсь, что вы не нашли теперь никакого сходства, ведь я — руина, как и мой Эберсбург!
В этих словах чувствовалась такая горечь, что Гансу захотелось утешить старика.