Мило задумчиво на меня посмотрел.
- И для чего же он взлетает?
Спустя несколько мгновений я смог сформулировать мысль:
- Чтобы превратить все материальное в духовную невесомость.
- Выразись проще.
- Чтобы разрушить реальность и прорваться за грань.
- Куда?
Я вспомнил Хорхе, превращающего ладонь во взлетающую птицу.
- В небо.
- Зачем?
- К свету!
Вместе с Мило нам удалось нарисовать план собора в Шартре. Уже усвоив чужую лексику, я подытожил, что здание являет собой крест с трехнефным трансептом и деамбулаторием в вершине этого креста. «Запиши себе, что собран он, вероятнее всего, из прочного песчаника», - подумав, добавил архитектор.
- А шпиль, из чего сделана эта громадная игла? – сей вопрос терзал сильнее остальных.
- Дерево, покрытое свинцом, - пожал плечами мой наставник. – По крайней мере, я так думаю… Запомни главное – каменный свод. Лет двести-триста назад своды церквей не были полностью из камня, их мешали из песка, извести и каменной крошки, как в вашем здании, например. Но теперь камень вытесняет все остальное, холодный и крепкий, за ним будущее.
Окончив работы с храминой, Мило собирал свои вещи. Он оставил некоторые инструменты и чертежи. Сидя в общей трапезной, напоследок архитектор дал совет.
- Иди и учись строить. Руками. Внизу в деревне есть каменщики?
Эдвард ответил вместо меня:
- Да, я знаю Жана, он построил дома половине местных, - приор подмигнул. – Познакомлю тебя с ним, когда пойдем вниз.
Я сразу сник:
- Из-за твоих шлюх Хорхе больше никогда не отпустит нас в Грабен.
- Доверься мне, - уверенность Эдварда была непоколебима.
Через несколько дней я негласно приобщился к ученикам Жана Строителя. Под ногтями каллиграфа появилась грязь. С самого начала решил пойти напролом и заняться непосредственно «душой камня», для чего добровольно вызвался помогать каменотесам. На месте добычи я оболванивал и частично обтесывал глыбу, осуществляя первую обработку. Тонкая обработка проводилась позже, в специальных мастерских, и уже оттуда в телегах камень ехал к месту стройки, где Жан и команда его подмастерьев окончательно обтесывали его в сараях и навесах для склада материалов.
Целыми днями я торчал с Жаном на стройках, и постепенно инструменты стали продолжением моих пальцев. Еще с каменотесами стал использовать наугольник для придания камню формы. Теперь же обзавелся водовиком – им проверял горизонтальное положение, и отвесом для определения направления по вертикали.
Вернувшись на гору и отстояв повечерие, я поднимался в келью к Хорхе, всегда такую просторную и холодную, и читал ему на ночь Евангелие или сочинения блаженного Августина. Отец уже с трудом мог читать самостоятельно, так как его зрение неумолимо гасло. Сам он все ужаснее худел, и я старался развлечь его как мог. Придумывал новые иллюстрации к книгам, для копирования которых мне едва удавалось найти время. На Пасху вырезал статую Богоматери и подарил ее Хорхе. Уговорив троих братьев мне помочь, я сумел даже возвести ряд симпатичных колоннет у нас в монастыре, облагородив двери, окна и более крупные колонны.
Спустя пару лет я умел практически все. Но «Шартрская тоска», как сам ее называл, никак не хотела утихомириться. Система легких и изящных аркбутанов, нарисованная Мило, не выходила из головы. Камень в моих руках изображал что угодно, но вместе с тем, не выражал ничего. Означало ли это то, что я слишком мало усилий прикладывал?
- Как тебе удалось убедить Хорхе отпустить меня к Жану? – как-то раз спросил я приора.
- В ту ночь я читал ему Второе послание к Фессалоникийцам святого апостола Павла.
До меня стало доходить:
- «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь»?
- Именно. А потом намекнул, что тебе пора подыскивать себе профессию, раз уж отец не хочет видеть тебя среди братьев.
Вот это было слишком неожиданно:
- Он не хочет, чтобы я здесь оставался? Но он же так любит меня!
Приор махнул рукой: «забудь» и удалился.
Сам я давно готовился к тому, что рано или поздно предстоит покинуть монастырь, но не мог поверить в то, что настоятель все решил загодя. Обидевшись на отца, никак не мог объяснить ход его мыслей и в итоге просто воспринял слова буквально. И тогда я решил перестать есть.
Глава 3
Gula*
(*лат. «Чревоугодие» - один из семи смертных грехов)
В конце концов, всегда можно заморить себя голодом.
Я не знаю, куда иду, но постараюсь прийти в королевство, если смогу… Ежели хватит сил, войду туда не обычным прохожим, но предвестником новой эпохи совсем иных скульптур и построек. Буду городским зодчим необъятных королевств, в каждом доме по даме. Если только хватит сил, ведь пока я все еще тут, валяюсь на холодной мокрой земле, в размазанных слезах да соплях, в тряске и с шумом в ушах, уставился помутненным взором на кусок святого причастия, исторгнутый мною же из собственного тела вместе с желчью…