Однако время шло, Майя постепенно приходила в себя, начала говорить, играть, даже улыбаться, ее глаза вскоре потемнели, а однажды она с гордостью заявила, что видела сон. Родители порадовались за нее и продолжили заниматься своими делами, но заинтригованная Карина хотела подробностей. Она сгорала от любопытства узнать, каким был сон Майи. Та сначала упиралась и бегала от нее, но потом все-таки согласилась обо всем рассказать. Они засели в укромном месте в доме, и Майя таинственным шепотом сообщила сестре, что она видела, как…
В этот момент мороженное капнуло Карине на платье, и, отвлекшись от собственных воспоминаний, она занялась пятном, которое немедленно образовалось на светлом шелке.
Было страшно жарко. Агата Тимофеевна едва добрела до лавочки, стоявшей в тени, и упала на нее, несмотря на то, что в полуметре какие-то бесстыжие подростки целовались, не переставая и не обращая внимания ни на нее, ни на прохожих. Как же она измучилась, если у нее не было ни сил, ни желания сделать замечание и пристыдить безобразников.
«Развратные… Развратные какие», – только и стучало в ее голове. Она сидела, глядя прямо перед собой и прижимая к бокам две большие сумки. Надо было бы опустить их на землю или хотя бы отстранить от себя, но она так устала, что не хотела лишний раз шевелиться и так и застыла, в обнимку со своим грузом.
Мимо прошла рослая, стройная женщина с мороженым в руках. Шелковое платье струилось вдоль бедер, волосы развевались на ветру. Женщина была хороша, как картинка. Неожиданно она села на ту же скамейку, правее от целующейся парочки. Развернула мороженое. Принялась есть и разглядывать прохожих.
Агата Тимофеевна вздохнула. Жизнь бы отдала за то, чтобы быть такой, как эта дамочка. Видно, что всю жизнь ее на руках носят. Все при ней – деньги, любовь, власть, внешность. И все для нее одной. Разве это справедливо? Агата Тимофеевна почувствовала, как в ней начинает накапливаться раздражение. Восхищение красивой незнакомкой вскоре сменилось ненавистью. Агата Тимофеевна вдруг подумала, что с удовольствием встала бы и, если бы у нее были силы, подошла и ударила эту мадам кулаком прямо в лицо. И чего только та выкатилась сюда со своими тонкими лодыжками и сверкающими кольцами. Сидела бы там, где ей положено, за стеклами автомобиля, который ей купил ее любовник, скорее всего женатый на другой такой же глупой, бесполезной и смазливой кукле. Сам толстый, страшный и богатый преступник. Вор и уголовник. Муж дуры и любовник проститутки. И что вообще эта бездельница делает в середине дня в центре города со своим мороженым. У нее ведь даже сумочки в руках нет! Ага, испачкала себе юбку! Так тебе и надо, сучка богатая! Так и надо! Что б ты сдохла тут, в этой жаре и грязи!
Агата Тимофеевна тяжело дышала и озиралась. Мимо спешили пешеходы, проехал троллейбус со странной надписью «Архитектор снов» на боку…
Прошло еще немного времени. Женщина, капнувшая на юбку мороженым, встала и ушла. Парочка влюбленных удалилась еще раньше. Собака тоже исчезла в неизвестном направлении. Уже сумерки подступили к городу. Жара стала спадать, и оживление на улицах сначала сделалось невыносимым, а потом поток автомобилей схлынул и людская толпа поредела.
Агату Тимофеевну нашли только вечером. Дворник, возвращаясь после обхода своей аллеи, обратил внимание на тучную женщину, сидевшую в обнимку с большими сумками. Подошел. Спросил. Тронул за плечо. Оно было ледяным. Из сумок пахло размороженной рыбой. Дворник вздрогнул, вздохнул и пошел звонить, куда следовало.
Ночь
Наступила ночь. Майя никак не могла заснуть. Зуб ныл невыносимо. Она все ходила с бокалом коньяка, курила, останавливалась то в проеме двери, то у окна, то у стены, то упершись лбом в обернутое целлофаном зеркало…
Зубная боль и непонятная маята не давали ей ни минуты покоя, странные звуки и шорохи доносились из квартиры и из глубины города. Она различала чьи-то еле слышимые голоса, бессмысленные обрывки фраз, отголоски невнятных и непонятных разговоров. Ни сигареты, ни коньяк не успокаивали ее. Наконец, она поняла, что все бесполезно, нашла упаковку снотворного и бросила большую таблетку в стакан. Долго смотрела, как та шипит и тает в воде, затем выпила содержимое и упала на кровать.
Снотворное было сильным и проверенным, и вскоре Майя начала проваливаться в глубокую воронку, образовавшуюся в тугих и мягких простынях. Теплый и темный воздух принял ее по ту сторону постели. Она все летела и летела, как вдруг почувствовала резкий толчок. Майя остановилась. Она оказалась в странной пустоте. Здесь ничего не происходило, ничто не звучало, не двигалось… Майя испытывала крайнюю беспомощность, она чувствовала, что выпала из одного мира, но так и не добралась до другого и застряла где-то на полдороги. Тут – словно кто-то перерезал невидимую нитку, она сорвалась вниз…
…и с криком проснулась. Стянула влажную простыню с лица и, задыхаясь, села на кровати. Ее волосы были в беспорядке, на лице испарина. Майя посмотрела на часы: 3 часа 40 минут – плохое время, было страшно, по всем углам колыхались какие-то зловещие тени.
Майя встала, оделась и, кое-как справившись с замками, выбралась из квартиры. Внизу в машине она перевела дух, пригладила вихры, завела двигатель и выехала со двора.
Город был пустым и гулким, он выглядел, как застывший в асфальте огромный порт. Гигантские дома-корабли, ощетинившиеся мачтами антенн, теснились на улицах-каналах. Над крышами в высветленном луной небе неслись темные облака. Они придавали движение этим судам без морей, и казалось, будто увязшие в каменном штиле многоэтажные паромы спешили в края, названий которых никто не знал, и не мечтал там оказаться…
Кошки на мягких лапах пробегали то тут, тот там горбатыми тварями, предвестниками дурных новостей. Откуда-то с шумом сорвалась разбуженная птица, пролетела под фонарем, перебрала крыльями упругие потоки воздуха и исчезла в бетонных складках домов, в невидимых человеческому глазу убежищах.
Майя медленно ехала по безмолвным бульварам. Она была неспокойна. В этом городе что-то было не так. Черные, как смальта, окна-иллюминаторы не отражали ночных улиц, и казалось, внутри, за стеклами, ничего нет. Сон, как смерть, уравнял и успокоил всех, без разбору. Высвобожденная энергия заснувших душ витала над крышами, пугая ночных птиц и всех тех, кто не успел заснуть или спрятаться…
Майя откинула дверцу бардачка, поискала сигареты – там было пусто. Она включила радио – в приемнике на всех волнах шипело и потрескивало.
«Черт,– подумала она,– опять антенна сломалась». На очередном перекрестке она замешкалась, не зная, куда свернуть, как вдруг заметила в стороне ярко освещенную огнями зеленую крышу заправочной станции. Майя направилась к ней. В пустом городе, казалось, только это заведение и работало, Майя подъехала ближе – только работало ли оно? Здесь тоже было совершенно безлюдно. Припарковав машину, Майя все-таки зашла внутрь. Сонная женщина за прилавком еле отозвалась на ее голос. Майя попросила кофе, и та, едва справившись с зевотой, плеснула в бумажный стакан коричневой струей из автомата, сгребла деньги и опять отвалилась в свой кафельный угол. Майя взяла кофе и присела к стойке.
Она прихлебывала невкусный обжигающий напиток и осматривала ряды бутылок с выпивкой, подсохшие плюшки, выставленные напоказ в стеклянной витрине, ряды журналов, разложенные вдоль стены…
Вдруг хлопнула входная дверь. Майя замерла. Она услышала странные шаркающие шаги, но решила не оборачиваться и только сильнее стиснула горячие края стаканчика. Ее сердце громко и медленно стучало в висках. Звуки приближались.
Тут Майя поняла, что присутствие посторонних людей вроде женщины за прилавком на этой заправке совершенно мнимо, что формы окружающих предметов иллюзорно надежны, что всего того, что так успокаивало ее, внушая мысль о привычном устройстве пространства, просто не существует. Что это великолепная декорация, искусный фон, который при желании можно проткнуть пальцем в любом месте, и оттуда посыплется труха, песок и пепел.