Глава II
На пути к ветчине
Заканчивая средние учебные заведения, молодые люди обычно мучаются, не зная, куда же пойти дальше учиться, какую выбрать профессию, выбор-то судьбоносный — зачастую на всю жизнь. Мирон его сделал задолго до окончания гимназии: будет сооружать здания по своим проектам. Архитекторов в то время в основном готовили художественные учебные заведения, тем самым невольно отстраняя будущих специалистов от строительных площадок. А Мирону хотелось и возводить созданные его воображением здания, то есть непосредственно участвовать в их строительстве, как говорится, от закладки первого кирпича.
И он решил стать инженером. Профессия инженер в то время считалась очень престижной во всем мире. Из года в год поражали инженеры своих соотечественников новыми открытиями и достижениями. Уже вошли в общественный обиход железнодорожный транспорт, трамваи, электрическое освещение. Известный писатель начала прошлого века В. Гиляровский вспоминал, что сад «Эрмитаж» в 1882 году еще, «впервые в Москве», был залит электрическим светом. Уже бегали по улицам больших городов первые автомобили, поднялись в небо первые самолеты. В год окончания Мироном гимназии в Петербурге на Русско-Балтийском машиностроительном заводе был построен «первый во всем мире многомоторный самолет… „Русский витязь“ с четырьмя моторами „Аргу“, по сто сил в каждом». Понятия «цивилизация», «цивилизованная страна» в конце XIX начале XX века стали связывать в основном с инженерными достижениями.
Одного выбора будущей профессии для поступления в институт, конечно, мало. Мирон хорошо учился и стал студентом Петербургского института гражданских инженеров. Тогда в институты принимали выпускников без экзаменов: медалистов — в первую очередь, все остальные должны были представить свои аттестаты на конкурс. И, конечно, нужно было платить за учебу и квартиру. Правда, деньги в семье уже в то время были: в городе Славянске на минеральных водах отец Мирона с 1912 года имел трехэтажный дом, который сдавал в аренду под гостиницу. К тому времени он был управляющим макаронной фабрикой и паровой мельницей братьев Унановых в Славянске, в торговом доме которых состоял на службе с 1905 года. До октября 1918 года семья жила в Славянске.
Можно было найти учебное заведение, готовящее инженеров-строителей, и поближе к дому, но молодого человека влекла столица. Немногие города мира обладают такой притягательной силой, как Петербург, — сосредоточие исторических памятников, архитектурных ансамблей и разного рода скульптур. Мирона он, прежде всего, интересовал как огромный музей архитектуры под открытым небом. И, очутившись, наконец, в нем, юноша был счастлив оттого, что увидел прекрасные произведения Растрелли, Кваренги, Камерона, Монферрана, Воронихина, получил возможность любоваться петергофскими «алмазными» фонтанами, позолоченными скульптурами, пышным великолепием Большого дворца. Особенно восторгала его гармония маленьких загородных дворцов с окружавшей их природой. Их архитектурный облик выигрывал от близости зеленых лужаек, кущ неприхотливых северных деревьев, водной глади небольших озер, речушек и ручейков. Доступ к этим красотам был ограничен, пристальное разглядывание их возбранялось. Почти все пригородные дворцы были резиденциями особ царской фамилии. А те, понимая историческую и художественную ценность, всероссийскую значимость своих владений, не смогли все-таки запретить всем согражданам ими любоваться. Хотя Указом XVIII века предписывалось, например, в Петергоф «не пускать… матросов, господских ливрейных лакеев, подлого народа, а также у кого волосы не убраны, у кого платки на шее, кто в больших сапогах и серых кафтанах». С годами ограничения уменьшились и на людей в студенческой форме не распространялись. Но Мирон так и не решился вынуть блокнот и карандаш, чтобы запечатлеть поразивший его в Павловском парке Храм дружбы. Этот небольшой павильон, построенный по проекту архитектора Камерона, в излучине реки, почти вторгающийся в реку, показался ему едва ли не самым ярким образцом сооружения, в полной мере согласующегося с окружающей его природой. Выруби подступающие к нему эти дикие, вольно растущие деревья или перенеси его на берег той же Фонтанки — и очарование пройдет, думал он.
Тогда в Павловске появилась у него неясная, почти не осуществимая мечта, подобно Камерону, строить загородные дворцы в неразрывной их связи с природой.
Ему суток не хватало на то, чтобы постигать инженерную науку в аудитории, созерцать все окружающее великолепие петербургских зданий, каналов и мостов. А были еще театры, и студенческие веселые вечеринки, и романтические белые ночи. И было ему 17–19 лет, пора любви, пора мечтаний. К тому же, он устроился подрабатывать чертежником в архитектурную мастерскую. Руководил ею работающий тогда в Петербурге архитектор Александр Ованесович (Иванович) Таманян, впоследствии крупный советский зодчий, автор концепции реконструкции Еревана и многих зданий в армянской столице. На всю жизнь Мержанову запомнилась чрезвычайная требовательность Таманяна: если хотя бы одна маленькая деталь в проекте была вычерчена или отмыта недоброкачественно, то на глазах у пораженного автора Таманян уничтожал весь чертеж. В мастерскую нередко наведывался другой знаменитый зодчий Иван Александрович Фомин. Общение с замечательными архитекторами и высоко культурными людьми не могло не отразиться на формировании личности и творческого почерка Мержанова, становлении его как архитектора.