Кирилл Кузин
Архитекторы
Архитекторы
Ветер вовсю хозяйничал здесь. Он носился над обрывом, завывал на всю округу свои оглушительные песни, трепал волосы и норовил сбросить что-нибудь вниз. А что он вытворял с листьями под скалой! Бедняжки пытались увильнуть от его безумных порывов их поцеловать, но всё впустую. Ветер гладил их, а порой срывал с ветки пару милых дам. Потерявшие от него голову, они бросались в объятия и танцевали вместе с ним стремительный вальс в сотне метрах над землёй. Когда же одна из легкомысленных дам уставала, то выходила из игры и, выбившаяся из сил, медленно падала прямо вниз, где лежали её уже жухлые сёстры по несчастью. А ветер бегал и бегал по краю пропасти, бегал между деревьев, шептал на ухо призывы к действию и взмывал ввысь, оставляя после себя лишь стихающий звук.
Облака, плывущие розовыми кораблями в свете последних лучей солнца, закатывали глаза и старались убраться подальше от этого сумасброда. Однако ветер нагонял и их, давая хорошего пинка в сторону горизонта, от чего облака возмущались, пухли и ещё больше розовели.
Но этот негодяй заставлял лес играть поразительную музыку. А какие инструменты он для этого выбрал: мачтовые сосны, группками росшие внизу; листья деревьев, кричавшие от его чувственных касаний; и траву, податливо стелившуюся при малейшем дуновении.
Эта музыка наполняла не только ушные раковины, но и спрятанную в плоти душу. Она стучалась не только в барабанные перепонки, но и в самые потаённые мысли. Откуда же возникло чувство, что если встать и сделать шаг вперёд, то непременно взлетишь? Просто звучащая тут музыка оказалась музыкой полёта. Музыкой свободы и непринуждённости. Но всерьёз шаг вперёд был бы невозможен по той простой причине, что тогда лётчик, захотевший стать напарником ветра, стал бы бессмертным, летая по миру вечно, как это всё ещё делает Летучий Голландец, ищущий вечность тот порт, где ему будут рады.
Глаза наслаждались открывавшейся перед ними панорамой: бескрайний лес под скалой; линия горизонта, ломанная из-за верхушек деревьев у границы земли и неба; корабли-облака, розово-синее небо, ярко-оранжевое солнце. Оно заходило, чтобы в скором времени вернуться на место, зайдя со спины через несколько быстротечных часов. А затем повторив этот манёвр снова и снова.
Ладони облокотились на каменный пол скалы, согревая его своим ничтожным теплом. Ноги болтались над обрывом, сопротивляясь каждой новой попытке ветра схватить их и потянуть за собой. Вдох. И лёгкие наполнил свежий горный воздух. Выдох. И на душе становилось легче, будто оковы, опоясывавшие её, спадали в обрыв. Из-за спины доносился звук вечно бегущего к финишу ледяного горного ручья.
Картина, вырвавшаяся из двумерного пространства, являлась куском жизни. Она выглядела настолько совершенной, насколько ей могла помочь в этом сложном деле сама жизнь. Песчинки падали и падали в часах, но не кончались. Они уходили в бесконечность и из бесконечности возвращались, чтобы этот закат никогда не подходил к концу.
Сзади послышались шаги, смягчённые мхом, что рос в изобилии между камней и служил ковром этой скале. Шаги то и дело шаркали о камни, заставляя их со звонким стуком перемещаться с насиженных мест.
– Я слушаю тебя, Павел, – подал голос сидящий на краю, даже не повернув своей головы в сторону гостя. Он лишь прикрыл глаза, давая последним солнечным лучам дотронуться своими тонкими пальцами до век и ресниц.
– Ты не можешь просто так здесь отсиживаться после того, как заварил дома всю эту кашу, – слегка свистящий голос походил на ветер.
– Могу. Теперь это мой дом.
Ветер эхом вторил каждому слову. Подхватывая их из уст, он разбирал слова по буквам и, жонглируя ими словно яблоками, неаккуратно доносил до того, кому предназначался ответ. Какие-то буквы терялись по пути, но смысл оставался ясен. А молчание стало ответом.
Оно затянулось. Один из говоривших не знал, что сказать, чтобы продолжить разговор, давно назревший. А другой не желал говорить. Для обоих всё было понятно и прозрачно, но каждый из них верил в свою правду, которая, как известно, имеет бесчисленное множество проекций.
Первым нарушил молчание гость. Его дыхание то учащалось, то становилось реже, оставаясь неровным. Он нервничал, поэтому не мог дышать в унисон с этим местом. Хотя пришедший и сам был не к месту. Его глаза блуждали вдоль горизонта, они старались найти что-то этакое в зелёном ковре леса, в цветастом закате, в горах за спиной. Он искал нечто, за что его давний товарищ променял дом на эту планету.
– Мы все ждём тебя обратно. Ты сам понимаешь, что эти эксперименты не увенчаются успехом.