Едва закончив первый разговор, Рита плавно перемещается во второй, и голос ее становится мягче лапок котенка. Голос тонет в мечтательном самообмане, шепчет приветствия, перемежает с ними милые глупости, дневные новости, но даже не самые приятные из них преображаются Ритиным тембром во что-то невинное, почти милое.
— Нам назначили суд, — передает Ольге мамину новость Рита. — В среду. Уже больше месяца прошло с момента подачи заявления, и в этот раз Золотарев на суд явится. Они с отцом сегодня к маме приходили. Пока не угрожают, но разговор был нелегкий. Мама толком не сказала ничего, общие слова… а ты?.. едешь?..
Озвученную ранее командировку Ольге открыли на две недели. Она собирается выехать завтра рано утром.
«Встретимся там, — обещает Рита, — если получится, то и я приеду в Городок на выходные».
Ольга не спорит, усталым голосом желает спокойной ночи, и Рита так и не скажет ей о случайной своей сегодняшней соседке, крепко спящей в темной каминной комнате.
========== Часть 29 ==========
Командировку Ольге выписали на две недели, и трое суток из четырнадцати уже позади. Они пролетели буквально на вдох и выдох, а может быть, и быстрее.
Алешин с Исиным сильны, у этих двоих получилась отличная связка управленец-инженер, но объем работ настолько огромен, что даже Кампински пришлось признать правоту Семенова в вопросе целесообразности ее командировки. Вместе с Алешиным и Талгатом она буквально провалилась во временную воронку дел, закручивающуюся на сверхзвуковой скорости.
«Здорово помогает Джамала, — пишет Ольга Рите смс-роман. — У нее талант вовремя разряжать обстановку. Без нее мы бы уже перегрызлись, наверное. Не знаю, как она справится с возвращением в офис Золотаревых. Старший наезжает ежедневно и, если честно, то больше мешает, чем помогает. Ну, а про второго тебе больше известно».
«Впрочем, как и всему Городку». Мишка в офисе не появлялся пока. По слухам он готовит армию юристов, которые будут представлять его интересы в предстоящем суде. То, что он не даст Рите развода, уже не обсуждается — на повестке дня «не отдать ни пяди своей земли». Делить с Ритой совместно нажитое имущество он не намерен — «как и дочь» — передаются из кабинета в кабинет, коридоры и курилки Мишкины слова.
«А еще, он Соню забрал из детского сада два дня назад, и тех пор девочка находится исключительно в доме Золотаревых. С Дианой встретиться ей не дают, Рита с ума сходит в Питере, но никто ничего не может сделать — он отец. И даже если Рита сейчас примчится в Городок, еще неизвестно, удастся ли ей обнять дочь, ибо никакая полиция не станет вмешиваться в подобные семейные разборки».
Как успокоить или поддержать Риту, Ольга не знает. Всё вообще вдруг стало невыносимо тяжелым и сложным.
«По вечерам я у стариков, — Ольга уже не уверена, стоит ли Рите о том писать. — Федор Игнатьевич странно «сдал» в последнее время — он просто перестал со всеми разговаривать, словно отвернулся от всего мира сразу. Ничего не ест — похудел, что тень, но, как и всегда, ни на что не жалуется. Закрывается в своем кабинете и часами его не слышно».
«Вообще, сейчас Городок, наконец-то, вновь стал той дырой, из которой я мечтала сбежать всё детство и юность. Он был иным, когда я приехала сюда в прошлом феврале. Думаю, дело было исключительно в тебе. Я помню, как в первые дни на меня тогда вновь стала наваливаться депрессия и отчаяние, но ты рассеяла ее одним только взглядом, одной улыбкой… а теперь я здесь снова одна и это ужасно».
Отправляя Рите подобные откровения, Ольга впервые не задумывалась о том, что так легко и нехарактерно для себя признается в слабости, и что от этих признаний, возможно, Рите еще тяжелее. Расслабившись за последние несколько недель беззаботного и безграничного счастья, Ольга теперь никак не могла собраться с силами и мыслями. Она интуитивно искала спасательный круг. Просто хотелось избавиться от мутного чувства безнадеги, затянувшего душу с самого первого часа пребывания в Городке.
А вот Ритин голос в телефонной трубке, напротив, стал звучать много тверже и решительнее.
«Я скоро приеду, — отвечает она. — Не знаю, поможет ли тебе мой приезд, но вот кое-кому жизнь точно медом не покажется! Золотарев хочет суда — он получит его. Держись, мое счастье!».
Однако для Ольги это было слабой поддержкой или утешением. Глядя на положение дел, она предчувствует крах. Прогноз ее убийственно пессимистичен.
— Ты бабочка, поверившая всерьез в романтическую чушь о том, что взмах твоих крыльев имеет эффект, — негромко произносит Ольга самой себе.
Навестив стариков, словно выплатив очередные проценты по долгу, Оля сейчас просто стоит на старом крыльце и лениво решает вопрос — пройти в сад или уже катиться в свою гостиницу? Бабушка сегодня еще меньше в духе, чем обычно, а Федор Игнатьевич даже не показался поздороваться. Разумеется, ни один из этих фактов не задевал Ольгу.
На днях Рита спросила, можно ли одной девушке с курсов недолго пожить в пустующей комнате — «у нее большие личные проблемы, но меня касается лишь то, что она в ответ объяснит мне материал с курсов, изучение которого придется пропустить, пока я буду разводиться в Городке. Она спец по реставрационным работам и как раз в то время должна провести у нас несколько профильных занятий».
Ольга нехотя согласилась, подумав, что Рита как тот ослик с торбами — хочет все и сразу.
«Пусть живет» — ответила сообщением.
Небо хмурилось с самого первого момента пребывания Ольги в Городке, грозило дождем, трепало волосы сырым ветром, но по сей час так ничем и не разродилось.
«Оно похоже на пустые разговоры» — стоя на крыльце, Оля глядит, как вечернее солнце наконец-то находит оборванный ветром край туч, опаляет его ало-оранжевыми лазерами лучей и очень быстро заполняет мир своим новым видением.
— Сад, — делает Ольга ставку на солнце. В пустой гостиничный номер можно вернуться и позже. Можно еще вытащить на вечерние посиделки Исиных (Кампински решила сразу величать обоих одной фамилией), но отчего-то не хочется.
Сойдя с крыльца, Ольга сворачивает вправо, преодолевает маленький дворик, отделенный от сада низким крашеным забором. Несколько звеньев небесно-голубого штакетника — они кажутся столпами вечности, ибо ни на частичку не изменились с тех пор, как шестилетняя Оля попала сюда впервые. В доме стариков, в их армейско-аскетичном укладе жизни вообще ничего не меняется кроме… Ольга затрудняется определить так сразу — может быть, лиц?
В саду деревья стоят вызолоченные неожиданным вечерним солнцем, а от земли тянет сыростью.
«Мы, Кампински, странные одиночки, — мягко шагая по тропинке, размышляет Ольга. — Мы как холодные камни, хотя и глыбы гранита могут иногда хранить тепло. Наше тепло глубоко, не для лишних глаз и даже часто не для родных — оно лишь для себя, оно делает наши каменные личности сильнее. Она останавливается на опушке, на лицо падает солнечный свет. Ольга слегка щурится. — Мое тепло — это такое солнце внутри, газовый сгусток с непрерывной химической реакцией термоядерного синтеза и собственной гравитацией, непременно уравновешивающей внутреннее движение во вне».
— Боюсь, что и сгораем мы однажды так же, как солнце. Кто-то из нас становится разного цвета карликами и гигантами. Тетка Софья, например, стала для меня пульсаром, а я, скорее, всего стану какой-нибудь нейтронной жутью… — Ольга отвлекается на слабый шорох, доносящийся со стороны соседского забора. Там живут Кашины — еще не старые родители и их взрослые дети.