Ветерок теребит отросшие Ольгины волосы. На последнем фото в новостях «портала» о назначениях Мишка видел ее с экстремально короткой стрижкой.
– Отец не одобрит, – озвучивает старую, очевидную истину. – Ему не нужны революции и прорывы. Только стабильность, надежность.
Молчаливый Ольгин взгляд в ответ красноречивее тысячи слов. Компания не может быть статичной (если она жива). Надежность в бездействии – читай, болото, а это губительно.
– Я понял тебя, – остается в воздухе, когда Золотарев уходит, унося с собой вереницу планов, возможностей, свежие сплетни.
Вирус запущен, дальше дело техники и монотонного, нелегкого, каждодневного труда.
Ольга достает из кармана куртки мобильный телефон с десятком пропущенных. Оставленный на «беззвучном», он трепещет в руках вибровызовом абонента под записью «Опера № 5».
– Здравствуй, – отворачиваясь от опустевшей комнаты к раскрытому в будущее окну, с облегчением выдыхает молодая женщина. – Да нет. Как ты? У меня хорошо…
– Глупости! Зачем тебе? Марго! – искренне удивляется красиво стареющая дама. В пространстве большой профессорской квартиры ее голос оттеняет мелодичный звон стенных часов, которым уже под двести лет.
Гостиная, круглый стол, чайные чашки. В вазочках мед и варенье – сконцентрированные до сиропа оттенки лета.
– Мам, мне всегда этим хотелось заниматься, – с мягкой улыбкой отвечает Рита. Простое темно-зеленое платье идет к ее глазам, цвета уральского малахита, но почему-то именно сегодня навевает совсем уже неожиданные мысли об исламе и мусульманских женщинах…
Диана Рудольфовна отводит взгляд. Делаясь серьезной, она поднимается. Удаляясь на выверенное количество шагов, становится строгим, темным абрисом на фоне светлого окна и там замирает.
Рита тоже не спешит со словами. На языке послевкусием разнотравье медового сбора, отражением в глазах музейная эстетичность гостиной.
Спустя почти тридцать лет у ее матери, наконец, появилось место, где можно расставить портреты и фотографии в рамочках. С комодной полки на свою взрослую дочь смотрит детсадовская «снежинка» Динка. Черноглазая и черноволосая с непосредственной улыбкой «до ушей». Ее бабушки и дедушки однажды отправились осваивать казахстанскую целину по своей и государственной воле, ее родители еще помнят саманные бараки, а сама она гордо рассказывает стих о советской родине. Октябренок. Пионерка. Комсомолка… а затем «перестройка, гласность», талоны, парад суверенитетов и долгий путь из бывшей союзной республики на абсолютно незнакомую родину «историческую».
Где-то в Городке теряются последние упоминания об их фамильной корневой системе. Однако Диане искать эти древности было не с руки – гордая, с несгибаемым характером, острым умом и неисчерпаемой жаждой жизни, она оставила здесь клан своих братьев, сестер, дядь и теть, дабы отправиться прямиком в Москву. Поступать, ковать собственное счастье и будущее.
– Ты же знаешь, – негромко произносит Диана Рудольфовна тоном снежной королевы, – мы далеко не всегда можем делать только то, что хотелось бы.
С черно-белого фото на Риту глядит, не мигая, роковая темноокая красавица и говорит об обратном – она всегда поступала именно так, как сама считала правильным, или необходимым, или просто желанным. Она никогда не кусала губы, дабы не произнести лишних слов, и не отводила глаза…
– Мам, я пойду, – собирается Рита. Она не боец и не будет спорить. Просто без боя отступит и сдаст позиции. – Мне еще за Сонькой, и у тебя куча дел.
– Не вздумай, Марго, – на всякий случай еще раз предостерегает Диана Рудольфовна «контрольным выстрелом в спину», – цени то, что у тебя есть. А у тебя есть абсолютно все, что нужно женщине…
«Кроме петли» – улыбаясь, мысленно произносит Рита, кивает на «поверь моему опыту» и, торопясь попрощаться, выходит в подъезд.
«Заяц, я не приду на обед, не успею», – отправив сообщение, Мишка с головой погружается в изучение набросков проекта: от руки, на бумаге, чернилами и карандашом, по старинке. «В этом Кампински вся! – хмыкает он. – Ленинград!»