— Целый район с магазинами, школами, фитнес-центрами, — Ольга ведет машину дальше. Рита греет руку об руку, трет ладони и пальцы. Фотоаппарат лежит у нее на коленях.
— Но…. Здесь же болота, — несмело высказывает расхожее мнение, пытается вспомнить, почему, собственно, здесь никогда и ничего не строили раньше. Ольга не смотрит на Риту, но улыбается именно ей и еще тысячам городчан в ее лице.
— В этом для меня весь интерес! Понимаешь? — она совершенно искренне на миг ловит Ритин взгляд. Теперь нет городчан в эфире, только Ольга и Рита. Творец-хулиган и восхищенные глаза красивой женщины. — Кроме всего прочего, о чем тебе сейчас долго и нудно объяснять. Про ветры, почвы, технологии — помимо этого всего — это вызов такой! Мой родной Ленинград тоже стоит на болотах и ничего, неплохо стоит уже несколько сотен лет! Там не осталось ничего для меня, только пример от великого предка, как строить нужно. А здесь, звучит издевательски, но непочатый же край работ! — слушая Ольгу, Рита по-новому смотрит/видит целину, простирающуюся по обе стороны дороги. — Я «Северо-Запад» в дипломной рассчитывала, потом побоялась и переиграла на другой, теперь же не брошу! Теперь или никогда! — она смеется, Рита улыбается, латино-музыка танцует в облачных просветах неба и солнца.
— Значит, ты все-таки не из Городка? — говорит Рита, когда машина несет их обратно, неотвратимо приближает момент расставания, уже зарифмованный Ритой в свой собственный час расплаты за украденное удовольствие у… она теряется в определении, чего именно. Будь любой другой человек на месте Ольги, у Риты не было бы и намека на что-то подобное, но Кампински действовала на нее как удав на кролика, при этом сама-то понимает ли?
— Я родилась в Питере и прожила там до шести лет, — отвечает Ольга. — Моя мать отсюда. Здесь ее родители живут, здесь я училась в школе. Потом уехала. А ты?
Признаться, по некоторым обрывкам фраз Ольга уже составила определенную «карту» Ритиной жизни до. Теперь остается проверить.
— А я, наоборот, приехала после одиннадцатого. Рождалась и училась в Москве, — отвечает Золотарева. — Не считая политеха, его здесь заканчивала.
— Я там живу последние несколько. Год минус или плюс в опыт — был в Питере и просто между небом и землей.
— А Москва тебе нравится?
— Очень.
— Многие фыркают, живут там, работают и ненавидят.
— Я не такая.
Рита улыбается Ольге.
— А какая Москва тебе нравится больше?
Ольга улыбается Рите.
— А знаешь… всякая, от старых улочек до ультрасовременных высоток.
Заснеженный лес вдруг приобретает очертания милых Ритиному сердцу московских двориков, сквериков, одной ей известных «фишечек». Ольга словно видит их в Ритиной ауре, любуется исподволь ими и мечтательной соседкой. Ее улыбкой, блеском восхищенных глаз, смешным носиком, заколотыми второпях кучеряшками.
Почувствовав, Рита поворачивает голову, но Ольга глядит на дорогу.
«Мне показалось?» — Рита исподволь любуется новой странной знакомой. Ее образ в целом притягивает, завораживает внутренней энергией, чем-то невидимым и оттого, наверное, грандиозным. Черты ее лица правильные, как у античных богинь, при этом волосы вносят определенный хаос в человеко-перфекционизм.
— Если тебя еще не потеряли, заедем ко мне, скинем фотки сразу в комп? — предлагает Ольга, подъезжая к месту отправления. В глазах пляшут чертики, заманивая все дальше, глубже. — С меня кофе и поесть. Мне так очень хочется… кушать.
«…не отпускать тебя. Мне интересно с тобой, приятно», — слышит Рита в Ольгиных словах свой собственный смысл, верит в него, спорит с собой, что «и омут не так уж страшен, и его обитатели вполне себе симпатичны».
— Кать? — Рита узнает коллегу, ответившую на телефонный вызов студийного «городского». — Как у вас?.. Отстрелялись? … — жестом показывает Ольге ехать дальше, мимо студии. Кампински прибавляет скорость, машина пробегает мимо поворота. — Я еще задержусь здесь немного… — прощается с невидимой Катей Рита. — Хорошо, я потом посмотрю, отправь мне в локалке, ну или на «ц» скинь… Пока.
Впереди, чуть на отшибе от пятиэтажного квартала, высятся три двенадцатиэтажки серо-стального цвета, выбивающиеся по всем параметрам из всего Городочного пространства. Словно специально именно этого эффекта добивались.
— Ты в Шукшинских живешь? — риторически произносит Рита, когда машина въезжает на территорию крайнего дома. Здесь все еще так ново, что в некотором смысле режет глаз.
— Почему Шукшинские? — ожидая лифта (хотя обычно ходит пешком до своего третьего), Ольга удивленно выгибает бровь. Рита поднимает глаза. Странная дрожь снова мешает ей говорить, угрожая косноязычием и заиканием.
— Потому, как три тополя, — отрывисто поясняет меткий народный юмор. Ольга в это время как себя чувствует Риту. Ее волнение, неуверенность, возбуждение…
— Шутники, — с улыбкой предлагает войти в открывшиеся двери лифта.
«Почему бы и да?» — Ольга смакует фривольное размышление, уже давшее телу команду на лень и жар. — «Она прекрасна, я ценитель прекрасного», — перекатывая на языке собственные ощущения, Ольга из-под ресниц следит за Ритой, словно кошка с мышью играет и оправдывает собственные действия неизменными законами дикой природы. — «За все время поездки и предыдущих диалогов ни разу не проскользнуло ни единого намека на личную жизнь. Ни звонков, ни сообщений, ни колец... В конце концов, нам обеим уже не 15».
Рита, напротив, прячет взгляд. Ее сердце стучит в висках, ее нервы натянуты куда сильнее лифтовых канатов одним-единственным вопросом — «как далеко я готова зайти? или... все только надуманно? Кажется?»
В прихожей незнакомой квартиры Рита вслед за Ольгой скидывает обувь, куртку и шарф, проходит в комнату. За Ольгиной спиной Рита чувствует себя спокойнее. Нервный озноб почти отпускает, пока она знакомится с новым пространством.
В комнате два окна — одно большое с балконной дверью, второе обычных средних размеров.
Примятая кровать, два стола — один длинный и прямой, как для мини-банкета, завален листами А3 с различными чертежами и чертежными инструментами. Второй – компьютерная этажерка с моноблоком, проектором и чем-то еще.
— Карту, — произносит Ольга, оборачивается. Рита не успевает остановиться. Столкновение неизбежно. Следствием ощутимого соприкосновения рождается обжигающе-невидимая волна. Она проходит сквозь обеих, сквозь их одежду, не оставляет сомнений в том, что обе уже давно на взводе.
— Сейчас…. — Рита путается в ремне фотоаппарата, последнего пассивного препятствия между. Ольга помогает Рите снять его с себя. Возвращаясь обратно, волна бьет с новой силой. Теряя равновесие, Рита обнимает Ольгу за талию. Теряя самообладание, Ольга жадно целует ее в губы, так, словно они первые и последние в ее жизни. Разрушив табу, тайну, нельзя, Рита обнимает Ольгу за плечи, запускает пальцы в шелковый хаос ее волос. Ольгины руки пробегают по спине Риты, оказываются под свитером, обжигают прикосновением к коже и замирают…
— Только не останавливайся, — выдыхает бессилием Рита. — Или я умру.
Свитер летит к чертям. Она оказывается на кровати, Ольга стаскивает свою водолазку и оказывается над Ритой. Глядя прямо в глаза, она медленно склоняется и со вкусом целует ее в губы. Перед глазами Риты плывут облака. От невыносимой истомы хочется кричать, но с губ, учащаясь, срывается только дыхание, переходящее в стон. Кровь превращается в яд, яд превращается в мед, сочится потом со сладковато-терпким запахом. Стекая языком с холмиков в ямочку, Ольга пьет эту соль, чувствуя истерию желания в своих руках, управляет ею, изматывая Риту. Расстегивает молнию ее джинсов, ныряет пальцами в горячее ожидание и ощущает, как предательская волна, столкнувшая их у стола, теперь топит обеих, вознося сначала к звездам, а затем стремительно роняя в бездонную пропасть. Впиваясь ногтями в Ольгину спину, Рита кричит ее имя, словно древнее заклинание, бушует, извивается. В пальцах Ольги после стихает пульс уходящего шторма.