— Это Питер, детка, — хмыкает Ольга, сама обалдевая от происходящего вокруг «великолепия». Она впервые словно увидела его другими глазами и теперь сама в шоке.
Коридор наполняется мертвенно-белым освещением двух завитков энергосберегающих ламп.
— Аааа-ха, — умудряется выдавить из себя Рита, не трогаясь с места, — вот это… даа.
— Идем, — тихо и немного нервно смеется Ольга, прячет Ритину лапку в свои ладони, — добоимся до конца, а потом я отвезу тебя обратно.
Первая комната оказалась пуста. Квадратная, с двумя высокими узкими окнами и кантом потолочной лепнины, уходящим прямо в стену.
— Вообще, тетя говорила, что здесь раньше была зала, но этого даже она не помнит, а эти фанерные стены официально перестраивались при ее жизни два раза, — поясняет Ольга, провожая Риту дальше.— Первый, когда поженились соседи и решили объединить жилплощади, второй после пожара. Еще бытовали какие-то подозрения… но я их не помню.
— А при тебе уже было так? — вторая комната – это ровная половина/копия первой.
— Да, только чище, почти стерильно и все в побелке. Тетка Софья страшно боялась грибка, инфекций и паутины. Поэтому известью все поливала от души.
— Туалет? — странный «сарайчик», сколоченный из досок в коридорном повороте, внезапно оказывается сортиром. Другое слово к этому вонючему углу Рита не смогла подобрать. Да и первое решила вежливо оставить при себе.
— Угу, — фыркает Ольга, — плюс умывальня. — Лампочка под потолком недовольно и нехотя просыпается тем же светом мертвого дня. Он растекается по трещинам древнего кафеля, сгущается на дне замызганной ванны, чтобы потеками слиться в канализацию.
— Вот это все, конечно, разберется. Так? — невинно вопрошает Рита, а Ольга оглядывается по сторонам ее, Ритиным, взглядом — «истинно — декорация к голливудскому триллеру».
— Эээ, да, — отступает на шаг, пропуская Риту дальше.
В последней комнате на Риту нападает нервный смех — странная геометрия стен со скошенным углом, гамак, подвешенный к потолку с особым старанием — судя по откоцанным кускам штукатурки, в углу камин с полкой, изразцами и следами чьего-то упорного желания тепла с уютом, выдымленное вокруг черной тоской о несбывшемся.
— А я уж думала, мне нечему здесь больше удивляться! — для пущей уверенности Рита дергает гамак, заглядывает в него — настоящий?
Ольга стоит позади, кивает:
— Да, тут мой брателло жил некоторое время.
Длинная, узкая кухонька со старой мойкой и ее ровесницей газовой плитой даже разочаровала Риту своей обычностью. Кроме, пожалуй, вида — прямо в ее окно сонно заглядывают два соседских.
Если окна комнат выходят на большее пространство двора (скорее бассейна, чем колодца), то кухня уютно прячется в некий аппендицит с подходом к — па-бам — черной лестнице!
Дверь в углу, которую Рита сначала даже не заметила, а затем сочла странной бутафорией, оказывается действующей, рабочей и вовсе не той, что искал бедненький Буратино в каморке старого Карло.
— Два входа в одну квартиру? — Рита выглядывает на лестничную площадку. Ее углы и закругленности вообще не поддаются Ритиной логике.— Для кухарок, что ли?
— Маман с отчимом в основном этим пользовались. Комнату у парадной они обычно сдавали квартирантам.
— Вот это дааа, — вояж окончен. Рита закрывает дверь, оборачивается к Ольге. Последняя, в общем, уже готова к отказу — ни один здравомыслящий человек (в Ритином положении) не возьмется за этот кошмар даже за очень большие деньги.
«Побелить, покрасить и сдать гастарам нафиг», — недовольно фыркает здравый смысл.
— Я, конечно, много слышала о старых квартирах Питера, — Рита разводит руками, теряясь в словах. — Про лепнину и дворы-колодцы, но это просто мечта идиота какая-то! Извини, я в другом… в смысле — могу здесь делать все, что захочу? В интерьере?
Ольга даже язык прикусывает от удивления, а затем, осознав, резко кивает:
— Ну, да. Кроме сноса внешних, только, стен.
— Честно-честно? Точно?! Круууто! — Рита сейчас похожа на именинницу с лучшим своим подарком в руках. — Ааа, твои пожелания? — она одаривает Ольгу внимательнейшим взглядом, причем Кампински все еще не может прийти в себя и осознать, что Рита вовсе не издевается.
— Давай… — она оглядывается, — ты нарисуешь, как видишь, а… я пока еще подумаю, — возвращается взглядом к Рите. — Погоди, ты сейчас серьезно?
— Оль, — Рита делает шаг вперед и останавливается совсем рядом, смотрит в глаза, — такого дикого кошмара я даже представить себе не могла, но это так круто, что это ты себе не представляешь! Я не знаю, как точнее объяснить.
Ее глаза действительно лучатся интересом, светом, чем-то неземным и нереальным.
— Знаешь… — голос Ольги неожиданно для нее самой срывается, — меня в жизни часто многие называют сумасшедшей. И заслуженно, я это знаю. Но я сама ни разу никого так еще… Ты сумасшедшая просто, Рит! Ты… больше нет таких!..
— Чего бы мне хотелось? — спускаясь на улицу, Ольга мысленно еще стоит в кухне старой квартиры. Они смеются и смотрят в глаза, а потом молчат, и эти самые взгляды прячут глубже, чем в ДНК. — Больше свободного пространства без вот этих клеток, коридоров. Хочу воздушности, тепла, света. Точнее я вряд ли объясню.
— Мне кажется, я понимаю, о чем ты, — Рита вспоминает московскую Ольгину квартиру.
— А еще мне нужно хоть немного поспать, — честно признается Кампински. В тишине странной белой ночи автосигналка кажется особенно громкой. — У меня есть еще один безумный вариант, и надеюсь, ты мне поможешь в нем. Или с ним.
Рита садится рядом с Ольгой.
— Да? — хлопает ресницами, где каждый взмах становится сменой кадра — пустынные улицы, полет мимо разведенных неизбежностью мостов, дома, застывшие в невесомости скользящего сквозь время взгляда, а потом, под мерный шорох набегающих волн, Рита перебирает в памяти события минувших суток — без сомнений, одних из самых странных суток в ее жизни.
Ольгин «вариант» — съехать с приморского шоссе через лес к самому берегу, а Ритина помощь — стать на некоторое время хранительницей сна.
Берег широкий, каменистый. За ним волны Балтики, ветер и небо — картина, писанная не акварелью, но расплавленным во времени и пространстве серебром.
Завернувшись в плед, Рита полусидит на капоте машины и целится взглядом в далекий горизонт, где уже намечается грань времени суток.
Ольга, свернувшись калачиком, спит на заднем сидении. В ее лице ангел. В ее действиях Рита просто запуталась и потерялась, словно стрелка компаса в центре геомагнитной зоны. Север? Юг? — какие неважные мелочи.
Она всего лишь ворвалась в ее жизнь, в этот тихий мещанский мирок, и перевернула в ней все с ног на голову.
«Хотя, это спорный вопрос — кто еще в чью жизнь ворвался».
Волны лениво, будто больше по привычке, чем по желанию, облизывают берег. Накатывают и отступают вновь.
Ольга просила разбудить ее в пять.
Рита вертит в руках Ольгины часы, ловит себя на ревнивом вопросе — «сама ли она их приобрела, или Верин подарок?»
Металл приятно холодит пальцы. Отсутствие гравировок и прочих опознавательных знаков успокаивает, а спустя время и вовсе оседает горчинкой — «мы не в тех отношениях, чтобы я могла ревновать», «но… между нами что-то есть... неуловимое, призрачно-нежное, не отпускающее, непредсказуемое. Сколько еще эпитетов с отрицательной приставкой я знаю?»
Обнимая себя за плечи, Рита вспоминает нежность и тепло Ольгиных рук, признается себе, как смертельно, невыносимо по ним скучает, по ней. Как невозможно они сейчас далеки друг от друга, даром, что земным расстоянием — два человеческих шага — и как близки несмотря ни на что.