— И не в Городке? — уточняет Диана.
— В Питере, — без обиняков отвечает Рита. — Несколько месяцев я буду жить там и работать, об этом я хотела поговорить с тобой.
Молния за окном добавляет эпичности сказанному. Мать и дочь напряженно смотрят в глаза друг другу.
Весь обратный путь Рита мысленно готовилась к этому разговору, но сейчас ей нисколько от этой подготовки не становится легче.
— То есть, — медленно произносит Диана, — ты уже… как это? Заключила договор? Подписала некий контракт?
— Соня пока поживет у вас с Пал Юрьичем, — продолжает Рита, игнорируя вопросы матери, ей и без них нелегко даются слова, поясняющие собственное решение. — Я буду приезжать по мере возможности, а потом заберу ее насовсем.
— Не так быстро! — защищается словами Диана и нападает. — Где ты их нашла, этих заказчиков? Что это за люди? Ты их знаешь? Рита!..
— Мам, ты обещала доверять мне, — дочь гасит тоном чересчур эмоциональную тираду матери. — Так держи свое слово!
— Нет… — Диана качает головой, словно отказывается верить или слышать. — Ты наивна, Рита! Нельзя же быть настолько… глупой!
— Мама, — отвечает новая Рита, та, что в отличие от прежней, абсолютно спокойна и уверена в собственной правоте. — Я вернулась только за вещами, компьютером и послезавтра уезжаю. Я приняла решение, дала слово и не отменю ни первого, ни второго.
— Нет! — в комнате повисает напряженная пауза. На окрик Дианы оглядываются даже Стефан с Сонечкой, но быстро теряют интерес к непоняткам между взрослыми женщинами и вновь возвращаются к починке старинного механизма. — Ты никуда не поедешь, — шипит Диана анакондой.
Рита отрицательно качает головой
— Да, мама. Я поеду. Я так решила. И это моя жизнь.
— Посмотрим, что ты ответишь Сонечке, когда она тебе такое заявит! — выяснять отношения дальше мать и дочь уходят в кухню.
— Что-то Пал Юрьич задерживается, — переживает вслух Диана. Ей не хватает спокойствия мужа, его рассудительности.
Рита открывает окно в тёмную, пахнущую озоном, ночь. Соглашается с маминым предложением — поживем/увидим. Мысленно обещает сама себе никогда не пытаться жить за дочь, а дать ей свободу выбора. Она не настроена спорить дальше.
— Из-за истории с отцом мы с тобой пропустили мой подростковый бунт, — ее улыбка-признание горчат, — что может быть хуже тинейджерских метаний в 29-30 лет?
Но Диана по-прежнему не слышит желание мира в голосе, словах дочери.
— Ты не понимаешь! — продолжает она на прежней высокой ноте. — Ты думаешь, это так просто, смотреть, как твой ребенок упорно ползет к краю обрыва, и лишь верить, что по какой-то случайности он не упадет и не разобьется. Ты упорно не хочешь видеть этот несчастный обрыв впереди!
Словно сдаваясь, Рита поднимает руки.
— Хорошо. Ты знаешь лучше, со стороны виднее, и ты меня любишь, — в ее голосе вселенское терпение, как в разговоре с маленьким, капризным простудой ребенком — тогда скажи мне, мама, что делать дальше? Что ты считаешь правильным и почему?
Замолчав на полуслове, Диана словно зависает над тем самым обрывом, которым еще мгновение назад пугала Риту. Это какое-то словесное айкидо, где сила твоего убеждения оборачивается против тебя же.
— Вернуться к Золотаревым? — продолжает Рита в повисшей паузе. — Просить у них прощения? Пытаться и дальше пробить стену лбом в поисках самореализации в Городке, принадлежащем тому, кто поклялся тебя уничтожить? Оставаться в этом Городке лишь потому, что мама боится отпустить своего ребенка в другой? Скажи мне? Я человек? Мои тело, мысли, душа мне принадлежат или тебе?
— Не утрируй! — приходит в себя Диана. — Кому бы они там не принадлежали, у меня опыта больше и с прогнозами на порядок точнее.
— Тогда о чем ты думала, рожая меня? — теряет терпение Рита. — Что я всю жизнь буду лепетать свое «агу» и пускать пузыри? Что все девочки непременно должны хотеть стать принцессами, а мальчики принцами?
Обе теперь как на ринге. Не удержались.
— Что ты будешь умнее меня! — повышает голос Диана. — Успешнее и счастливее!
Рита шумно вдыхает и чуть прищуривает глаза:
— И ты этого добьешься даже в том случае, если я иначе вижу собственное счастье? Оно обязательно у меня должно быть таким, каким видела его себе ты?
— Это она нашла тебе заказчика? — убивает следующим вопросом Диана, им же аннулирует все вышесказанное.
Рита мстительно поднимает глаза:
— Она и есть мой заказчик! — звучит как вызов и выстрел на поражение. «А теперь будь что будет, и делай что хочешь!»
Гроза пролетела, отмыв небо до кристальной чистоты. Отколотила раскатами грома, молниями отскоблила и отшлифовала напоследок до идеальной поверхности мохнатыми тучами. Ясноглазая ночь, украшенная монистами звезд, пришла следом, успокоила плачущий в проводах ветер. Приласкала стихию и, уложив ее мягким туманом в напитавшихся водой лугах, величественно раскинулась над всей городочной вселенной. В ней не спится Диане, Рита, напротив, валится с ног от усталости и буквально «отключается», едва добравшись до подушки. Исин Талгат садится в ночной проходящий поезд, Ольга за компьютер, а Джамала склоняется над маленьким, сопящим комочком, целует в смуглый лобик и аккуратно кладет племяшку в кроватку. Малышке всего восемь месяцев от роду. Режутся зубки. Она хнычет ночами, изводя мать, бабушку и всех домашних. Оставшись на ночь у мамы из-за грозы, Джамала, побурчав для порядка, приняла эстафету няньки, о чем ни секундочки не пожалела после.
Тихо тикают часы, пугая поздним временем. В комнате полумрак, тепло и сладко пахнет распустившейся под окном чайной розой.
Ребенок спит.
Маленькая смуглая девочка с длинными не по возрасту ресницами: — «красавицей будет», — отмечает какой-то вечный голос из древности родовой памяти. Все наши предки в нас живут.
Что-то невыносимо вечное сжимается в груди у Джамалы, а затем перемещается тяжестью в низ живота так, что перехватывает дыхание, темнеет в глазах.
— Устала? — шепчет мама.
«Откуда она здесь?» — удивляется Джамала, позволяет заботливым рукам обнять себя, понимает, что буквально свесилась над кроваткой племяшки, судорожно из последних сил удерживась руками за край.
— Нехорошо? — мать с волнением заглядывает в лицо, но темно, не разглядеть.
— Воздуха мало, — отвечает недовольно Джамала. — Вы все позакрываете вечно, вот у вас дети и сопливят, — а сама бочком, бочком к приоткрытому окну, к спасительной свежести послегрозовой ночи.
Мама укрывает внучку, а потом и плечи дочери разноцветными платками.
— Тебе себя теперь особенно беречь нужно. Сейчас я сделаю тебе чай зеленый с лимоном и мятой, посиди здесь пока.
Эти невинные слова осколком стекла колют сердце Джамалы. Она почти судорожно удерживает мать за руку, а взгляд ее снизу вверх испуганный-испуганный.
— Откуда ты знаешь? Даже я еще сомневаюсь, — беззвучно читается по губам Джамалы. На что Малика тихо вздыхает. Обнимает свою самую старшую, самую странную и любимую дочь, целует в лоб.
— Конечно, я знаю, — отвечает так же едва слышно, — я же столько ждала этого часа. Я чувствую все, что происходит с моими детьми, и как ты изменилась, дочка, — держа лицо Джамалы в руках, Малика с любовью смотрит в глаза молодой женщины.— Новая жизнь в тебе есть теперь. Она меняет тебя, и я это вижу.
— Она все меняет, — гравитацией давит на плечи подтвержденный всевидящей мамой факт. — Я не представляю теперь, как мне дальше с этим жить, — и «если бы только Ольга знала, почему я так ревела сегодня у нее на плече!»
Чувствуя, как в носу вновь щекочутся слезы, Джамала почему-то несвязно думает о старой подруге, хотя логичнее было бы Талгата припомнить. Но он уже от нее отказался…
Они выехали почти одновременно, с интервалом примерно минут в пятнадцать. Дорога пуста. Утро только едва намечается где-то к востоку. Ольга издали отметила красный «пежо», севший на хвост, а позже безошибочно утвердилась в догадке — Золотарев. Его стиль вождения почерком выдает за версту.
Усмехнулась на такой дружный старт — «Как у дураков мысли сходятся».