«Этакий полководец с холодной, как у Суворова, головой. Не имеющий личной заинтересованности в некоторых своих сотрудниках. Не скомпрометированный более чем личными отношениями с ними».
— Доброе утро, коллеги, — Вера обводит взглядом аудиторию, два десятка внимательных глаз. — Сегодня я начну с новости о некоторых перестановках в будущем руководстве нашего нового проекта. С Сергеем Владимировичем, я думаю, знакомы все присутствующие — жестом, словно дирижер, предлагает первому сотруднику подняться, а остальным обратить на него особое внимание. Ничем особо не приметный внешне мужчина средних лет, среднего роста, среднего телосложения. Но деловой костюм ладно сидит на его фигуре. Зачесанные назад волосы зрительно увеличивают высоту лба (наличие интеллекта) и открытость взгляда (готовность к диалогу). Аккуратная бородка идеально сочетается со всем остальным образом. И как бы там кто не критиковал старинную русскую поговорку, а встречают (и будут встречать во веки вечные) все же «по одежке», читай, первому, внешнему виду.
— Более пятнадцати лет опыта управления в строительстве, — доносятся до ничего не понимающей Ольги слова Веры. — Из них почти десять лет в нашей с вами Компании на проектах с повышенной сложностью. Тем самым я хочу сказать, что передаю «Северо-Запад» в надежные и уверенные руки…
«Теперь мне ясно, почему они приостановили свое движение из Центра», — прочитав утреннюю сводку о перестановках, назначениях и прочих новостях внутрикомпанейской жизни, Никита Михайлович всерьез задумался. Такой рокировки он никак не ожидал! С Алешиным еще ни разу не сталкивался, только знал, что тот поднялся на проектах-застройках районов в сложных геологических условиях.
«Хотя, Семенов наверняка меняет руководство проекта больше из-за внутренней геологической сложности. Читай человеческо-личностной».
Вера, Ольга, Талгат с Мишкой и даже сам Семенов погрязли в «санта-барбаре» взаимных сложностей, но сможет ли теперь «человек со стороны» быстро и адекватно въехать в непростую ситуацию, и чем мне лично в моих Филиальских планах это грозит?
Корпоративные игры всегда приносили Никите особенное удовольствие. Раньше они назывались «партийными», но суть и сейчас осталась прежней — быть серым кардиналом, просчитывать чужие ходы и вовремя дергать за невидимые ниточки, заставляя людей делать то, что именно ты считаешь нужным и правильным — «при этом они даже не подозревают, считая мою волю своими собственными, личными решениями».
Сложив пальцы «домиком», он уперся в них губами и затих.
После ночных посиделок с мамой у Джамалы не осталось и малейшего сомнения. Задержки в цикле у нее бывали и раньше, но ощущения, подобные тем, что наполняют ее тело и душу сейчас, впервые.
Мама поила ее чаем, рассказывала приметы и что-то из прошлого, из недоступной Джамалиной памяти жизни. Успокаивала и радовалась так искренне, что все страхи действительно отступили — она не одна, их теперь, как минимум, двое, а вместе с ними весь род, берущий свое начало не меньше, чем из династии Пешдодов.
Но прошлое, это хорошо, а наступившее утро вместе с деловым днем недвусмысленно напомнили о будущем.
В том, что она беременна, и ребенок непременно родится, теперь сомнений нет. Один из самых страшных страхов последних недель Джамалы озвучен, назван и перестал быть страхом. Теперь он стал заботой, за которую она подальше постаралась упрятать печаль.
«Да, мама, я точно знаю, кто его отец, но, боюсь, что он не поверит после того, что узнал обо мне от Золотарева».
«Нет, мам, я не специально. Я хотела замуж за Талгата, думала об этом, но не таким бесчестным способом. Я вообще не планировала сейчас детей».
Малика только снисходительно улыбалась в ответ и качала головой — «глупенькая моя, духтарчон. Детей не планируют — их рожают и любят. Они твое будущее» — наверное, в этих словах вся философия бессмертия/бытия.
— Только жить им, детям, в своем настоящем, — задумавшись, Джамала произносит последнюю мысль вслух. Она одна сейчас. Талгат и Ольга в Москве, Зоинька с Ложкиным ушли на обед, во всем огромном офисном массиве тишина.
«Как будет жить в этом обществе маленький, незаконнорожденный человечек?»
«Как будет принят он этим обществом?»
«Мы ведь не отшельники, мы все очень друг от друга зависимы».
«…а Талгат и вовсе возненавидит меня, если или когда узнает…»
«И как бы я себя не убеждала, что мне неважно его мнение — это неправда! Он очень, очень нужен и важен мне».
Как ни сопротивлялась Диана, а к вечеру Рита с Соней вернулись в Городок.
«Не рассказывай Сонечке, что я уезжаю. Пока она будет с тобой на даче, она и не заметит, в Городке я или нет, — просила Рита мать перед отъездом. — У нас еще буквально два дня и два вечера с ней, а после я не могу сказать точно, когда увидимся. Я это делаю ради себя и ради нее. Просто постарайся понять…»
Диана впервые не нашла, что возразить Рите. Ее решимость прозвучала для Дианы фатальностью и безумием в одном наборе, но одно она поняла, хотя никак и не могла согласиться с этим окончательно — удержать Риту уже невозможно. Невозможно запретить ей, как в детстве, простым строгим «нет!» с объяснением «я взрослый и больше знаю».
Невозможно спрятать в свои ладони чужую расширяющуюся вселенную, аргументируя истерическим — не чужая же она мне!
Но и не твоя.
— Ваши дети — не дети вам, — чувствуя боль и растерянность жены, процитировал Павел за семейным обедом. Диана знала продолжение наизусть, но никогда раньше она не проживала так эту боль, как сейчас.
— Они дочери и сыновья тоски Жизни по самой себе. Они приходят благодаря вам, но не от вас. И хотя они с вами, они не принадлежат вам.
«Вы можете дать им вашу любовь, но не ваши мысли, — сидя с дочкой на заднем сидении автомобиля, ведомого Стефаном, проговаривает в сотый раз мысленно Рита. — Вы можете дать пристанище их телам, но не их душам, ибо их души обитают в доме завтрашнего дня, где вы не можете побывать даже в мечтах».
«Вы можете стараться походить на них, но не стремитесь сделать их похожими на себя. Ибо жизнь не идет вспять и не задерживается на вчерашнем дне, — помахав на прощание и пообещав Соне еще раз «покататься на грузовичке», Стефан едет дальше, унося в своем сердце знакомую, но впервые облеченную для него словами истину: — Вы – луки, из которых ваши дети, как живые стрелы, посланы вперед. Так пусть стрела в вашей руке станет вам радостью».
Ольга делает глоток и отставляет бокал. В угоду Вере сегодня она пьет вино.
Уютный ресторан, столики островками, свечи.
— Не ожидала я такого твоего решения, — произносит, чувствуя, как теплой волной топит ее спокойствие и опьянение.
Вера смотрит на Ольгу поверх граней своего бокала. В ее глазах, цвета холодного моря, отражаются свечи и московские сумерки. Она трагически красива сегодня. Словно встретились они, не договариваясь, не в центре большого города и с разрешения третьих лиц, а случайно, на каком-то неведомом вокзале среди поездов времени, пересечения судеб.
— Так будет лучше,— тихо и уверенно отвечает Вера, — так будет правильно и, главное, не помешает тебе.
После трудного дня, после нескольких месяцев, перевернувших Ольгину жизнь знакомства и событий, ей сейчас кажется все прошедшее сном. Не было Риты и Городка, Золотаревых с этим своим житейским прошлым.
— Прости меня, — искренне произносит она.
Вера накрывает руку Ольги своей ладонью. Молчит.
«Она боится заплакать», — понимает Кампински, берет ее руку и касается кончиков пальцев губами.
— Это прощай? — голос Веры предательски тих, но слова легко читать по губам, если ты прочел их уже в ее глазах…
— Я любила тебя, — шепчет Ольга, — прости за двусмысленность. За откровенность.
— Ты ее любишь? — словно пощечина. Беззвучная, невидимая, но… возможно, заслуженная.
Ольге никогда не понять Вериных чувств, ее жертвенности, мазохизма и черт знает, чего еще.
— Я не знаю — опускает глаза, а за ресницами темная ночь. За ресницами неизвестность.
— Выпьем? — поднимает бокал красивая женщина.