Что-то мешает человеку смириться с неотвратимостью перемен, и он пытается хотя бы нескольких людей, хотя бы отдельные сооружения и предметы сохранить на века. Но долгое время сохранять что-либо абсолютно ничего при этом не изменяя, довольно трудно. При попытках буквального сохранения архитектурных сооружений следует отдавать себе отчет, что подобно тому, как в Мавзолее сохраняется вовсе не Ленин, а мумия Ленина, так и буквально сохраняемое здание грозит превратиться в мумию. Сохранить всенародно демонстрируемую мумию одного или нескольких человек можно, но экспонирование миллионов мумифицированных людей – нечто кошмарное. Так и в архитектуре. Сохранить как неприкосновенные экспонаты для туристов несколько «мумифицированных» городов (таких, как Венеция) можно, даже в ущерб нормальной жизни ее обитателей. А вот мумифицировать абсолютно все города – занятие более чем сомнительное.
Нормально существовать и человек, и архитектура могут лишь в том случае, если они постоянно изменяют свою среду. Нельзя обитать на архитектурном кладбище, пусть даже состоящем из самых прекрасных памятников. Непрерывная трансформация архитектурной среды – естественный процесс, противодействовать которому бессмысленно. Вместо этого необходимо регулярно правильно вписываться в этот процесс. А для этого поневоле приходится решать очень непростой вопрос – а что значит вписываться «правильно»?
Чем крупнее архитектурный объект, тем выше вероятность, что для продления его жизни потребуется, так или иначе, изменить его архитектуру. В этом смысле египетские пирамиды – редкое исключение. Достаточно большой архитектурный комплекс, городской квартал, не говоря уже о городе в целом, сохранять долгие годы неизменными невозможно в принципе. Если отбросить обе крайности (сохранять абсолютно всё или наоборот можно сносить всё, что хотите), то проблема каждый раз сводится к определению степени и характера изменения данного фрагмента архитектурной среды. И в каждом случае её приходится решать конкретно, определяя, что именно следует сохранять и в какой степени? Какую-то часть существующего здания? Целиком все здание? Все без исключения здания на данном участке? Весь данный фрагмент среды, включая архитектурный характер пространств между зданиями?
Попытки вместо снесенного до основания старого здания возводить вместо него точно такое же уже достаточно убедили в своей несостоятельности. Даже если при этом добиться абсолютного внешнего сходства, это дела не меняет. Бывает, мы не в силах отличить человека от его брата-близнеца. Но это другой человек. Подделка, даже ма́стерская, не имеет ничего общего с проблемой сохранения.
Более аккуратный подход демонстрируют многочисленные примеры сохранения, когда внешний облик здания («телесная оболочка») остается нетронутым (почти), а внутри всё полностью перестраивается в соответствии с современными функциональными требованиями и с применением последних достижений техники. Пример архитектурной трансформации подобного рода – переделка старого здания бывшей свинарни (почти в состоянии руин) в современное помещение для выставки товаров (Рис. 13–01).
Новое помещение в виде объемного блока размерами немного меньше размеров внутреннего пространства руин, было попросту вставлено внутрь разрушенного здания через давно утраченную крышу. Таким образом, новые конструкции даже не прикасаются к существующему зданию. Сохранение старой архитектуры просто идеальное.
В индуизме и ряде других учений есть понятие реинкарнации. Считается, что после физической смерти человека его душа переселяется во вновь родившегося человека. Приведенный прием архитектурного взаимодействия старого и нового можно назвать «реинкарнацией наоборот» – новая «душа» (новое функциональное нечто) переселилось в тело функционально умершего архитектурного объекта.
Сопоставление человеческой проблемы «жизнь-смерть» с похожими процессами творений архитектуры и дизайна показывает, что между этими двумя созданиями мироздания просматриваются определенные аналогии. Все, кого когда-то родили, а также и всё, что когда-то создали, неминуемо умрёт. С этой неминуемостью человек смириться не может. (Не хочет). Вопрос жизни и смерти чрезвычайно волновал людей всегда. Но до недавнего времени эта проблематика оставалась прерогативой исключительно религии. Почти во всех религиях можно найти утверждения о существовании некой формы жизни после жизни. И вот в 20 веке начались попытки исследовать этот феномен средствами науки.
Наиболее известны работы американского врача и психолога Раймонда Моуди[13-2] и американской психолога швейцарского происхождения, Элизабет Кюблер-Росс[13-3]. Хотя они работали независимо друг от друга, оба использовали похожий метод. Они изучали людей, переживших клиническую смерть и оказавшихся способными более или менее подробно рассказать о своих ощущениях в этот временной период.