— Ему было пятьдесят четыре, — ровно произнес Де Селби.
— Да черт бы драл, — ляпнул Мик, — замечательный был человек, какие б ни были у него научные убежденья.
— Слыхал я французское понятие, каким его можно описать, — сказал Хэкетт. — Idiot-savant[8].
Де Селби извлек одну-единственную сигарету, прикурил. Из чего именно он заключил, что Мик не курит?
— Хуже всего то, — изрек Де Селби тоном, какой можно было бы назвать прорицательским, — что Декарт был солипсистом. Еще одна его слабость — симпатии к иезуитам. Очень уместно высмеивали его за описание пространства как полноты. Это, конечно, совпадение, но я совершил параллельное, однако несомненное открытие, что время есть полнота.
— Что это значит? — спросил Хэкетт.
— Можно описать полноту как явление или бытование, полное самим собою, однако инертное. Очевидно, пространство этому требованию не отвечает. А вот время есть полнота — неподвижное, неизменное, неуничтожимое, необратимое, по всем условиям — абсолютная статика. Само время не проходит. Это во времени могут возникать перемены и движение.
Мик обдумал сказанное. Комментировать показалось бессмысленным. Зацепиться совершенно не за что, не в чем усомниться.
— Мистер Де Селби, — отважился он в конце концов, — от кого-то вроде меня любая критика или даже мнение о том, что я себе мыслю как сугубо абстрактные соображения, могут показаться дерзкими. Боюсь, я располагаю в отношении времени традиционными представлениями и опытом. К примеру, дозволь вы мне выпить порядком этого виски, что означает «слишком много», я, несомненно, переживу недвусмысленное временнóе наказание. Мой желудок, печень и нервная система наутро будут сокрушены.
— Не говоря уж о сухом блёве, — добавил Хэкетт.
Де Селби учтиво посмеялся.
— То было б изменение, к коему время, в сути своей, никакого отношения не имеет.
— Возможно, — отозвался Хэкетт, — но это научное наблюдение никак не смягчит подлинность страдания.
— Еще настойки? — сказал Де Селби, вновь подымаясь с бутылкой и вновь разливая щедро по фужерам. — Простите великодушно, отлучусь на миг-другой.
Не стоит и говорить: Хэкетт с Миком, когда он покинул комнату, поглядели друг друга с некоторым изумлением.
— Солод-то, похоже, первоклассный, — заметил Хэкетт, — но не добавлен ли в него опий или что-нибудь еще?
— С чего бы? Де Селби сам его пьет изрядно.
— Может, он ушел, как раз чтобы принять какое-нибудь противоядие. Или слабительное.
Мик искренно покачал головой.
— Странный он гусь, — сказал он, — но вряд ли чокнутый или угроза обществу.
— Ты уверен, что он не насмехается над нами?
— Уверен. Считай его чудиком.
Хэкетт встал и поспешно подлил себе из бутылки — Мик от добавки отказался жестом — и прикурил еще одну сигарету.
— Ну, — сказал он, — похоже, не стоит нам злоупотреблять гостеприимством. Думаю, пора идти. Что скажешь?
Мик кивнул. Полученный опыт вышел занятным, о таком не пожалеешь: он мог бы привести к другой занятной всячине — а может, даже к занятным людям. До чего обыденны, подумал он, все его знакомые.
Де Селби вернулся с подносом: тарелки, ножи, блюдце со сливочным маслом и изящная корзинка, наполненная словно бы золотым хлебом.
— Присаживайтесь за стол, ребята, подтаскивайте стулья, — сказал он. — Это всего лишь легкая трапеза, как называет ее Церковь. Восхитительные пшеничные рогалики я изготовил, как и виски, сам, но не подумайте, что, подобно древнеримскому императору, я живу, ежедневно боясь отравителей. Я здесь один, а до лавок поход долог и утомителен.
Бормоча благодарности, гости принялись за эту скромную, но приятную пищу. Сам Де Селби ел мало и казался озабоченным.
— Зовите меня богословом или физиком, если хотите, — сказал он наконец вполне пылко, — однако я серьезен и честен. Мои открытия, касающиеся природы времени, произошли на самом деле вполне случайно. Задача моего исследования была совершенно иной. Моя цель с сутью времени не была связана нисколько.
— Да неужто? — произнес Хэкетт довольно вульгарно, поскольку в тот миг вульгарно жевал. — И какова же была главная цель?
— Уничтожить весь мир.
Они воззрились на него. Хэкетт что-то буркнул, но лицо у Де Селби осталось спокойным, невозмутимым, суровым.
— Так-так, — запинаясь, проговорил Мик.
— Он заслуживает уничтожения. Его история и предыстория, да и само его настоящее — мерзкая летопись мора, глада, войны, разрушения и горя столь чудовищных и многообразных, что глубина их и ужас неведомы ни единому человеку. Гниль вездесуща, недуг непреодолим. Род людской окончательно растлен и вырожден.
8
Умственно недоразвитый человек, имеющий исключительные способности в той или иной творческой области.