В годы Первой мировой войны Равич входила в круг наиболее близких сподвижников Ленина. Среди сотен писем, которые он написал в тот период, десятки адресованы ей, Карпинскому или им обоим. Тематика писем: борьба с «оппортунизмом» швейцарских социал-демократов, организация различных «рефератов» (публичных лекций), издательские дела, запросы на те или иные библиотечные книги и многое другое. Не случайно в апреле 1917-го «товарищ Ольга» оказалась среди пассажиров первого же «пломбированного вагона», в котором большая группа эмигрантов-революционеров во главе с Лениным через Германию возвратилась в Россию[952].
В России Равич включилась в деятельность Петроградского комитета РСДРП(б), заведовала его агитационным отделом, участвовала в заседаниях ЦК по подготовке вооруженного восстания. В дальнейшем она занимала различные партийные и государственные должности, несколько месяцев — после гибели Моисея Урицкого в августе 1919-го — даже возглавляла Комиссариат внутренних дел Союза коммун Северной области. К тому времени ее брачный союз с Карпинским распался, но сложился новый, как видно не слишком продолжительный, — с Григорием Зиновьевым, «хозяином Петрограда» (то есть председателем Петроградского совета), тогда кандидатом в члены, а затем и членом Политбюро ЦК РКП(б)[953].
Равич являлась делегатом нескольких съездов большевистской партии (VI–X и XIV), выступала против заключения Брестского мира, примыкала к различным оппозиционным группам, была исключена из партии XV съездом (в 1927-м), но затем восстановлена. Ее последняя должность — управляющая Воронежским кондитерским трестом. В декабре 1934 года — в рамках репрессивной кампании, развернувшейся в стране после убийства Кирова, — преданную большевичку арестовали по сфальсифицированному делу так называемой Ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого и других. Последующие этапы ее биографии размечены постановлениями Особого совещания при НКВД/МВД СССР: январь 1935-го — пять лет ссылки (отбывала в Вилюйске); апрель 1937-го — пять лет исправительно-трудовых лагерей (отбывала в Красноярском крае, позднее срок заключения увеличили); январь 1947-го — бессрочное поселение в Красноярском крае. В апреле 1954-го решением МВД и Прокуратуры СССР тяжело больную Равич освободили от ссылки со снятием судимости, но до полной реабилитации в судебном порядке она не дожила. В 1957 году соратница Ленина и переводчица Шолом-Алейхема умерла в доме инвалидов одного из таежных поселков Красноярского края[954].
Корреспонденция между писателем и его переводчицей, как и следовало ожидать, учитывая отсутствие у них каких-либо общих интересов, посвящена исключительно их работе над текстами переводов и связанным с этой работой «техническим» вопросам — взаимодействию с издателями и редакциями, срокам сдачи рукописей, финансовым расчетам. Мимолетные отклонения от подобной проблематики, такие, например, как упоминания пасхального седера и ханукального вечера, практически всегда принадлежат не основным участникам переписки, а периодически подключавшимся к ней детям Шолом-Алейхема, Эмме и Михаилу.
Тем не менее, несмотря на строго деловой, «прикладной» характер писем, они позволяют судить об общих подходах Шолом-Алейхема к искусству художественного перевода — подходах, сформированных и благодаря его собственным опытам автоперевода, и в процессе сотрудничества с другими переводчиками. В общении с Равич он, как и ранее, проявляет себя последовательным сторонником радикальной адаптации текста к новой читательской аудитории[955].
В частности, писатель настаивает на многочисленных сокращениях. Очевидно, он считает русского читателя куда более подготовленным к восприятию произведения на актуальную общественно-политическую тематику (речь идет о романе «Кровавая шутка»), чем читатель еврейский. В одном из писем (документ № 53) содержится подробное разъяснение:
В дальнейшем продолжении романа есть, кажется, места и даже целые главы, которые для еврейского читателя представляют кое-какой интерес, но для русского читателя они чрезвычайно наивны. Такие места или главы я бы просил
Вас по возможности сокращать и даже выбрасывать. <…>
А потому я полагаюсь на Ваш вкус и такт, и прошу иметь в виду, что Ваш перевод предназначается для большой русской публики[956].
Далеко не всегда Шолом-Алейхем находит понимание со стороны Равич и однажды (документ № 28) даже с досадой восклицает:
952
См. об этом, например:
953
Около 1919 года Зиновьев расстался со своей первой женой, Златой Лилиной, и стал жить с Саррой Равич (см.:
954
Подробнее о биографии Сарры Равич см.: Реабилитация: полит, процессы 30-50-хгг. / сост. И. В. Курилов [и др.]; под общ. ред. А. Н. Яковлева. М., 1991. С. 128, 138–139;
955
О подходах Шолом-Алейхема к переводу своих произведений на русский язык и его опытах автоперевода см.:
956
Ср. с близким утверждением, прозвучавшим в письме Шолом-Алейхема Юлию Пинусу от 3 (16) июля 1910 года: «…Вы должны помнить, что Вы переводите меня для РУССКИХ, для НЕЕВРЕЕВ» (РО ИРЛИ. Ф. Р III. Оп. 1. № 2376. Л. 17).