Пожалуйста, держитесь всех сокращений! И вообще моих указаний. Только там, где я грешу против грамматики или стиля, я подчиняюсь. Если же я что-либо вычеркиваю, значит, оно безусловно не нужно. Иначе к чему моя редакция?
В другом письме (документ № 92) необходимость в сокращении перевода объясняется тем, что остросатирическое описание коммерческой деятельности героя-еврея (в романе «В бурю») может дать повод для антисемитской интерпретации:
…есть места, которые необходимо выбросить. Например]: в начале, в описании внешности и характера Шестопала, по-русски вышло прямо по-антисемитски.
Изобретательный рассказчик на родном языке, Шолом-Алейхем неутомимо ищет подход и к русскому читателю, пытается «зацепить» его. Порой эти попытки выглядят неубедительно и даже нелепо. Так, он наставляет Равич (документ № 20):
Мацу следует везде писать маца — мацу — мацой, но там, где Рабинович-Попов произносит по-гойски, следует писать «мацца».
Но многие его замечания точны и свидетельствуют как о прекрасном владении русским языком, так и об адекватном восприятии русского культурного контекста. Например, он обращает внимание переводчицы (документ № 78):
Вы же, щадя мой образный, как Вы сами говорите, язык евр [ейский], заставляете коренных русских говорить и думать по-еврейски. Вы забыли, напр[имер], что прислуги Ив[ана] Ивановича] Попова в Благосветлово не могут говорить по-шолом-алейхемски: ву дер вайсер фефер вакст, а скорее им приличествует сказать: куда Макар телят не гонял…
Казалось бы, постепенно взаимопонимание между автором и переводчицей достигнуто, совместная работа, пусть и с трениями, продвигается вперед, а первое переведенное произведение вышло в свет. Но в середине января 1914-го их переписка, сохранившаяся в архивах, обрывается. В последних письмах Сарры Равич затрагиваются юридические вопросы, прежде всего вопрос о ее авторских правах при переизданиях. Судя по всему, та же «деликатная» тема обсуждалась и во время их личной встречи в Женеве в начале января. К тому же периоду относятся и последние письма, которые Шолом-Алейхем получил от владельца московского «Универсального книгоиздательства» Лазаря Столяра, выпустившего «Блуждающие звезды» в переводе Соболя и «Кровавую шутку» в переводе Равич[957]. В этих письмах Столяр выражает заинтересованность в продолжении сотрудничества и удивляется, что не имеет известий «насчет перевода или печатания дальнейших томов»…
Чем же закончились отношения в треугольнике писатель — переводчик — издатель? И почему эти отношения прекратились? Явились ли причиной разрыва разногласия по юридическим вопросам? Имел ли место конфликт или стороны нашли способ расстаться мирно? Наконец, была ли — в соответствии с обещанием Шолом-Алейхема («Это особо будет») — оплачена работа Сарры Равич над переводами, которые остались неопубликованными? Узнать обо всем этом по публикуемой переписке мы, к сожалению, не можем.
Введение в научный оборот переписки еврейского классика с переводчиками осложнено ее межкультурным и двуязычным контекстом, что ставит перед публикаторами задачу сопроводить и без того объемные тексты подробными комментариями как историко-литературного, так и лингвистического характера. Этим отчасти объясняется тот факт, что за весь советский период из почти полутораста писем Шолом-Алейхема Юлию Пинусу, поступивших еще в конце 1920-х в распоряжение еврейского сектора Белорусской академии наук и сразу привлекших пристальное внимание ученых, лишь считаные были опубликованы, причем в основном не в оригинале, по-русски, а в переводе на идиш[958]. Неполно, неточно и исключительно в переводе на идиш печатались и письма Шолом-Алейхема Абраму Дерману[959].
Что касается десятков писем писателя, адресованных Сарре Равич, то они, вероятно, хранились в личном собрании ее первого мужа, Вячеслава Карпинского, и стали доступны исследователям лишь после его смерти. К тому времени — второй половине 1960-х — возможности для публикации в Советском Союзе подобных материалов оказались еще более ограниченными, чем в довоенные и первые послевоенные годы. К тому же заметную часть писем к Равич занимают вопросы финансовых отношений, то есть именно те вопросы, которых последовательно сторонились советские публикаторы эпистолярного наследия Шолом-Алейхема, полагавшие, очевидно, что обсуждение гонораров, договоров, расчетов способно разрушить культивировавшийся в СССР идеализированный образ классика[960]. В результате до сего дня в печати появлялось только одно письмо Шолом-Алейхема из этого собрания — и тоже в переводе на идиш[961].
957
См.: [Письма Л. А. Столяра Шолом-Алейхему], 30 нояб. (13 дек.) 1913 г. и 19 янв. (1 февр.) 1914 г. // BSHA. LS-31/18, LS-31/19.
958
В оригинале, по-русски, было опубликовано всего три письма Шолом-Алейхема Пинусу (см.: Nit farefntlekhte briv fun Sholem-Aleykhemen // Shtern. Minsk, 1936. № 5. Z. 63–65). Еще несколько писем печаталось в переводе на идиш (см.:
959
Было опубликовано семь из одиннадцати сохранившихся писем Шолом-Алейхема Дерману (см.: Briv fun Sholem-Aleykhemen
960
В частности, по этой причине всегда с купюрами публиковалось в СССР письмо Шолом-Алейхема Владимиру Короленко от 10 (23) сентября 1912 года с предложением напечатать роман «Кровавая шутка» в журнале «Русское богатство» (см., например:
961
См.: Briv fun Sholem-Aleykhemen / [tsugegreyt Kh. Nadel] // Sovetish heymland. 1966. № 1. Z. 142–143.