Но я не могу не возмущаться, когда в стенах Торгпредства распространяются такие слухи, которые бросают на мое имя тень. Вы заставляете меня менять советскую службу на частную; я это делаю, тем более, что частная фирма лучше оплачивает наш труд и осторожнее относится к чужому имени. С. М. Литвинов[107].
Савелий туманно объяснял свои злоключения доносами и интригами, которыми, мол, только и живут во всех советских учреждениях. «Мне это надоело, — рассказывал он позднее, — и я ушел, послав соответствующее заявление во Внешторг. Брат за это упрекал меня»[108]. Оставив службу — а торгпредство утверждало, что его уволили за «злоупотребление доверием», — и отказавшись вернуться в СССР, Литвинов-младший, по данным ИНО ОГПУ[109], связался с «шибером» Давидом Капланским, приобрел в Берлине квартиру за 7,5 тысячи долларов и учредил общество «световой рекламы», но… прогорел[110]. После этого он зарабатывал на посредничестве между германскими фирмами и советскими хозяйственными организациями, о чем уже в ноябре 1928 года, чрезмерно преувеличивая влияние Савелия, напишет эмигрантский журналист И. М. Троцкий[111]:
Первые деловые шаги к торгпредству лежали тогда через порог частной квартиры Литвинова младшего. Это не было секретом ни для дельцов, ни для торгпредства. Литвинов младший служил как бы предварительной контрольной инстанцией для крупных сделок. Даже грозный Ройзенман и Кон[112], ревизовавшие недавно торгпредство и раскассировавшие значительную часть сотрудников и служащих[113], не рискнули посягнуть на брата замнаркоминдела. Авторитет Валлаха казался нерушимым. «Замком[иссара]» Литвинов, будучи в августе в Берлине, своей близостью к младшему брату всемерно укреплял его позицию в торгпредстве. На официальных приемах у [полпреда] Крестинского[114]Литвинов младший неизменно присутствовал, обрабатывая именитых гостей от промышленности и финансов. И, хотя его немецкая речь оставляла желать многого, германские деловые люди, заинтересованные в поставках советской власти, внимательно к нему прислушивались. Русские же эмигранты, из сомнительного деляческого мира, на него положительно охотились[115].
Но за внешним благополучием скрывались начавшиеся у Савелия неприятности, заставившие его опять идти на поклон к Литвинову-старшему, который 10 августа 1928 года ответил брату:
Спасибо за карточку. В Ведене[116] ничего от тебя не получал, хотя оттуда мне переслали много писем и газет в Китцбудель[117].
Я собственно легко мог себе представить в Ф[ате]р[лян] де[118], что ты — на краю гибели, пробовал заговорить с тобой на эту тему, но ты ее избегал, как вообще избегал интимных разговоров с глазу на глаз, привлекая всегда посторонних и не расставаясь с ними. Это меня несколько успокаивало, тем более, что ты намекал на какие-то связи. Трудно было поэтому думать тогда, что я — твоя «последняя надежда». Странно, право, даже непостижимо! Положение твое сложное, его надо бы обсудить. Перепиской не выяснишь его.
Но, главное, я ведь после этого дважды виделся с Б[егге], и я мог бы с ним поговорить о тебе. Ведь я никогда с ним о тебе лично не говорил, переписывался лишь, а это не одно и то же. Конечно, на положительные результаты разговора с ним трудно было рассчитывать, но все же при совместном обсуждении выход, авось, нашелся бы. Но для меня было совершенно бесполезно говорить с ним прежде, чем я не уяснил себе некоторых фактов при личной беседе с тобой. Приходится весьма пожалеть, что ты этой беседы так тщательно избегал.
Без знания всех фактов невозможно обращаться и к «высшей власти». Если бы даже такое обращение имело какой-нибудь смысл. Но этого смысла я не вижу. «Высшей властью» в данном случае является соответственный нарком[119], но с ним-то у меня отношения весьма натянутые. При разговоре я тебе объяснил бы мои отношения с ним и со всяческой «высшей властью» вообще, но бумаге не все доверишь. Но даже при наилучших отношениях он раньше всего и неизбежно предложил бы расследовать твое дело с вызовом [тебя] в Москву (готовность ехать в Москву считается ведь единственной пробой лояльности). Поехал ли бы ты? Не знаю даже, мог ли бы я тебе это советовать, ибо никаких гарантий безнаказанности никто заранее не давал бы[120].
107
Там же. Д. 2770. Л. 104. На письме — резолюция К. М. Бегге: «Тов. Шлейфер — т. Прейс Вам сообщит, в чем дело. Прошу дать указания, желательно посоветоваться с т. Микояном. 29.IV.27. К. Бегге».
108
109
В справке ИНО ОГПУ «Дело Литвинова» от 1 ноября 1928 года, адресованной «т. Ягоде» и «т. Т[рилиссеру]», говорилось: «Первые материалы о Литвинове поступили в ИНО из Берлина еще год тому назад. Литвинов тогда отказался возвратиться в СССР. Литвинов после этого оставался в Берлине некоторое время среди шиберов…» (РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2770. Л. 80).
110
См.:
111
Троцкий Илья Маркович (1887–1969) — журналист; в эмиграции — в Копенгагене (с 1918), Берлине (с 1919), Париже (с 1933), Южной Америке (с 1935), Нью-Йорке (с 1946).
112
Кон Феликс Яковлевич (1864–1941) — член партии «Пролетариат» с 1882 года, ППС с 1904 года, ППС-левицы с 1906 года, РКП(б) с 1918 года; зам. председателя Интернациональной контрольной комиссии Коминтерна (1924–1935).
113
В 1926 году Б. А. Ройзенман приезжал в Берлин в качестве «уполномоченного Совнаркома и НК РКИ по обследованию работы советских хозорганов за границей», а в 1925 году, вместе с Ф. Я. Коном, как член Комиссии ЦКК РКП(б) по проверке заграничных ячеек.
114
Крестинский Николай Николаевич (1883–1938) — член РСДРП с 1903 года; присяжный поверенный (с 1912); нарком финансов РСФСР (1918–1922); член Политбюро, Оргбюро и секретарь ЦК РКП(б) (1919–1921); полпред РСФСР-СССР в Германии (1921–1930); 1-й заместитель наркома по иностранным делам СССР (1930–1937); арестован (29.05.1937), расстрелян (15.03.1938).
120
октября 1928 года К. М. Бегге пояснял: «В свое время при заключении баланса [19]25/26 г. нашего Представительства в Москве была обнаружена нехватка 20 000 рублей. Так как ведал нашим Агентством в Москве в это время Литвинов, то я считал необходимым, чтобы он дал объяснения по этому поводу, и считал, что списать такую сумму можно только по специальному разрешению Наркомторга или после проведения этого дела через судебную инстанцию. В этом духе мною тогда были даны указания т. Прейсу, в то время ведавшему Московской конторой. Мною также было послано письмо Литвинова с отказом поехать в СССР тов. Шлейферу. В конце этого письма я сделал приписку на имя т. Шлейфера — все это дело уладить в Москве. <…> Если бы мы тогда провели это дело через судебные инстанции, Литвинову был бы уже отрезан путь к дальнейшим мошенничествам» (РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2771. Л. 225).