В мае 1926 г. я получил от Турова шифрованную телеграмму с просьбой послать ему векселя, число и сумму которых он указывал. Я сделал 6 векселей, которые были Вами арестованы и которые Вы мне предъявляете, и я их признаю. На словах было с Туровым условлено, что сроки платежа векселей будут разбиты между 2 и 2ХА годами. Я думаю, не имея возможности утверждать, что телеграмма Турова была из Берлина. Я послал векселя в Берлин дипломатическим курьером лично на имя Турова. Несколько времени спустя шифрованной телеграммой, посланной, очевидно, из Берлина, Туров попросил меня послать расписку на сумму, полученную от учета векселей. Я в расписке не указал итоговой суммы, так как Туров мне ее не указывал. <…>
Я не осмеливался спрашивать у Турова, какая организация должна была извлечь пользу от учета векселей, так как я не был членом коммунистической партии и меня могли счесть за шпиона. Все дружеские векселя датировались за границей, по крайней мере — те, которые были предназначены для заграницы, чтобы избегнуть уплаты русского гербового сбора. Так же было и с векселями коммерческими. Я выставил свои векселя на Париж по приказу Турова, так как векселя в иностранной валюте не принимаются к оплате в России. Мы размещаем подобного сорта векселя между Лондоном, Берлином, Парижем и Нью-Йорком, чтобы избегнуть их скопления в одном месте. Я их составил в моей квартире.
Мы не обладаем специальными бланками, чтобы выписывать векселя. Я считаю, что пределы моей доверенности (параграф 6) были достаточными, чтобы позволить мне выставлять векселя и их акцептовать. В конце концов я действовал по приказаниям Турова, — не могу установить это документами, потому что его телеграммы были официальными, которые я не мог сохранить. Никогда мы не ставили печати на векселях.
Впоследствии я видел Турова в июне-июле 1926 года в Москве. Он сказал мне, что его здорово ободрали, но не определил точно, какая сумма была им получена за векселя. Он сказал, что учел их, но не говорил, кому уступил вексель. Однажды, когда Туров со мной беседовал по поводу этих векселей, он мне сказал, что издержки его путешествия за границу были оплачены Центральным Комитетом Коммунистической партии, и попросил обменять ему на червонцы доллары, которые у него остались, дав мне в этом расписку. После этого разговора я уже не интересовался 7 векселями, посланными Турову, так как я в большом количестве их выставлял в фунтах, долларах и рублях[174].
Савелий объяснил, что, проработав в Москве заместителем уполномоченного берлинского торгпредства до июля 1926 года, он, «после отдыха в Италии», уехал в Германию, но в мае 1927 года покинул советскую службу, недовольный отношением к нему торгпреда Бегге. Поселившись в Берлине, Савелий вместе с несколькими компаньонами учредил компанию световой рекламы по адресу: Линденштрассе, 29, а также «выполнял иногда финансовые поручения Советов». Объясняя мотивы и обстоятельства своего приезда в Париж в середине октября 1928 года, Савелий показал:
Несколько времени тому назад я получил письмо от моего брата, которое и сейчас у меня еще находится. В этом письме он мне сообщил, что его «лучший друг» (я полагаю, что речь идет о Стомонякове, потому что мой брат это говорил раньше) будет назначен в Париж главой торгового представительства и обеспечит мне место у себя. Вот почему я приехал в Париж. Я заехал на одну ночь на виллу по улице Марсо, а затем — по улице Монтень, № 30. Стомоняков был назначен в Париж, но его приезд задержался торговыми переговорами с немцами.
Однажды какой-то юрист явился ко мне и потребовал от меня уплатить по одному векселю. Я ему ответил, что эта оплата меня не касается, и написал в торгпредство в Берлин, что не буду платить. Несколько дней спустя какой-то парижский делец передал мне письмо из Берлина, в котором было сказано, что вексель — фальшивый. Я ему ответил, что вексель — совершенно подлинный и настоящий. Я снова написал в Берлин, что вексель, о котором идет речь, — подлинный.
Я не входил в сношения ни с держателями векселя, которых не знаю, ни с лицами, уполномоченными на взыскание, за исключением лишь того, что написал письмо ходатаю по делам, о котором уже говорил и имени которого даже не помню. Я уехал из Парижа 10 ноября за границу, чтобы иметь возможность спокойно собрать документы, полезные для моей защиты.