Учитывая, однако, директиву инстанции, я опять переберу с компетентными товарищами всех возможных кандидатов и только в крайнем случае прибегну к Бонкуру или Блюму. В последнем случае я лично свяжусь с ними, без обиняков изложу им, чего от них ожидаю, и поручу кому-нибудь из них защиту на суде только в том случае, если мне дано будет заверение, что защита наших интересов взята будет по совести, без малейшего поползновения сыграть на руку защите противной стороны и выпятить политический элемент или сделать против Советского Союза политические выпады. Только так я могу понять требование гарантии[264].
Отчитываясь 22 марта о ходе переговоров с одним из упомянутых кандидатов, Довгалевский информировал Москву:
Сегодня Грубер и Членов говорили с Полем Бонкуром и изложили ему вкратце суть дела. Он дал согласие принять дело, сказав, что, само собой разумеется, он будет стоять на чисто юридической почве и не будет делать никаких политических деклараций. Членов ответил ему, что главная задача наших адвокатов состоит в том, чтобы помешать защите перевести совершенно ясное и простое уголовное дело в политическую плоскость. Бонкур с этим согласился. Наши адвокаты условились с ним, что он после Пасхи (т. е. числу к 10 апреля) ознакомится со следственным материалом, после чего приедет ко мне, даст мне свое окончательное согласие выступить и изложит свою точку зрения на постановку процесса. Я, со своей стороны, дам свое согласие только, если он примет мою точку зрения и заявит, что будет противодействовать превращению процесса в политический[265].
Как и было условлено, 10 апреля Грубер передал копии документов следственного производства Поль-Бонкуру, который, подтвердив, что принимает дело, посчитал нужным сделать две оговорки: «а) если адвокаты противной стороны будут нападать на правительство СССР в политической плоскости, то он, Бонкур, будет доказывать, что политика не имеет к данному делу никакого отношения, но защищать существующий в СССР политический строй и политику советского правительства он не обязывается; б) если дело будет назначено в такой период, когда он, Бонкур, будет абсолютно занят, то он может от выступления отказаться». Но, хотя Поль-Бонкур запросил гонорар в размере 60 тысяч франков (или 10 тысяч марок)[266], в конечном итоге ни он, ни Блюм так и не отважились взять на себя роль большевистских адвокатов, о чем Довгалевский уведомил Хинчука 19 апреля:
В среду Поль-Бонкур вызвал к себе Грубера и сообщил ему, что он по делу выступить не может. Мотивы Бонкура сводятся к следующему: со стороны улик и с юридической стороны Бонкур находит нашу позицию превосходной. Однако он имел продолжительную беседу с Моро-Джиаффери, который объяснил ему, что защита намерена перенести процесс целиком в политическую плоскость. Для этого защитники намерены прежде всего потребовать, чтобы дело слушалось в суде присяжных. Затем они намерены доказывать, что векселя были выписаны Савелием по приказанию Турова для нужд Коминтерна, что Туров получил от Иоффе за эти векселя 600 тысяч марок и присвоил их себе, за что и был убит подосланными Коминтерном убийцами.
Поль-Бонкур, услыхав всю эту музыку, впал в большую панику. По его мнению, его положение в такого рода политическом процессе будет совершенно невозможным: противники будут все время говорить на политические темы, а ему придется отмалчиваться и говорить, что он, Бонкур, политикой не интересуется, чему, конечно, никто не поверит и что поставит его в глазах всей Франции в смешное и глупое положение. Поэтому он вынужден отказаться от выступления и думает, что по этим же мотивам откажется и Леон Блюм. Бонкур советует нам выбрать весьма уважаемого, но абсолютно аполитичного адвоката, который действительно мог бы заявить, что политика его не интересует и что он ограничивается вопросами чисто судебного характера. Конечно, найти такого адвоката нам очень нелегко; почти все действительно уважаемые старые адвокаты в Париже — люди весьма реакционные и выступать за нас не согласятся. Сейчас перебираем некоторые имена[267].
Ознакомившись 25 апреля с посланием Довгалевского, Микоян переслал его Сталину с припиской: «Обращаю ваше внимание на заявление Поля-Бонкура, что адвокаты мошенников предполагают процесс перенести в политическую область. Это подтверждает наши опасения, имевшиеся раньше».
Довгалевский просил Хинчука о немедленной отправке в Париж «официальной справки об исполнении приговора» над убийцами Турова, предлагая засвидетельствовать ее у французского посла в Москве, а также выяснить, «посылал ли Савелий в 1926 году через НКИД диппочтой письма на имя Турова», какие именно и имел ли на это право. Полпред указывал, что «все это надо оформить в виде протоколов дознания и официальных справок», поручив их составление «следователю или инспектору уголовного розыска», а «в последнем случае — под наблюдением прокурора, подпись которого должна фигурировать в актах дознания»[268].