Напротив, в справке «Французский процесс», переданной правительственной комиссией в Политбюро 22 мая, то есть еще до получения ответа Довгалевского из Парижа, говорилось, что предложение Евы Пренской «наиболее приемлемо» в случае получения от нее «вполне доброкачественного документа», доказывающего подложность векселей. Воспользоваться планом Моро-Джиаффери, к которому склонялся Довгалевский, по мнению комиссии, следовало только при условии представления документа, который бы, с одной стороны, вполне аннулировал векселя, а с другой — гарантировал, что обвиняемые и их защита не придадут процессу политической окраски и не предпримут никаких действий к дискредитации советского правительства. Правительственная комиссия обращала внимание Политбюро на риск оправдания Савелия и компании, в случае если разбирательство перенесут в суд присяжных, рекомендуя ввиду этого отнестись к «мирным предложениям» со всей серьезностью, дабы избежать процесса, но, конечно, при определенной гарантии защиты материальных интересов и соблюдения престижа СССР. То есть основной вопрос, подлежавший решению Политбюро, заключался в том, идти ли на мировое соглашение или довести дело до суда, несмотря на риск неблагоприятного исхода дела[276].
Заслушав информацию Хинчука по вопросу «О С. Л.» 23 мая, Политбюро вынесло свой вердикт:
а) Признать нецелесообразным вступать в какую-либо сделку по этому делу.
б) Постараться получить письменный документ, формулирующий предложение сделки от Пренской и др.[277]
Но уже 29 мая Довгалевский информировал Москву, что переговоры с подругой Савелия «пока оборвались», ибо она больше не приходит в полпредство, куда вызывать ее сочтено неудобным, — тем более что и телефона у нее нет, а писать ей и вовсе не годится. Правда, Грубер виделся в суде с Долинером и Лютц-Блонделем, которые, снова уговаривая его «прикончить» дело, обещали, что вернут злополучные векселя «при условии небольшого вознаграждения за понесенные труды и неприятности». Но Грубер ответил, что не стоит об этом даже разговаривать, хотя Довгалевский окончательно еще не отказался от идеи мирных переговоров, замечая: «Подождем, быть может, они предложат еще что-нибудь»[278]. Но, видимо, на этом фантазия защиты иссякла, и 4 июля полпред сообщил в Москву, что прокуратура, ввиду категорического требования защиты о передаче дела в суд присяжных, была вынуждена дать согласие. Для суда исправительной полиции действия обвиняемых требовалось квалифицировать как мошенничество, а не как подлог, что было юридически несостоятельно и невозможно без согласия их защитников[279].
8. Коммунист Бертон
Первый советник парижского полпредства Беседовский, замещавший Довгалевского, 13 сентября извещал Москву и Берлин:
В связи с судебными каникулами (до 1 октября) в деле полное затишье. Досье лежит без движения в прокуратуре. Ходатайство Либориуса об освобождении из-под стражи снова отклонено, аналогичное ходатайство Савелия еще не рассмотрено. Дело пойдет не раньше октября. Следователь Одибер надеется, что защита еще образумится и откажется от требования суда присяжных. Тогда дело пойдет в суд исправительной полиции. В зависимости от этого решится и вопрос о сроке слушания дела. В суде присяжных оно раньше второй половины ноября пойти не может. Если дело будет слушаться в исправительной полиции, обвинять будет товарищ прокурора суда — вероятно, Кассиньон. Если с присяжными, то — один из генеральных адвокатов (тов. прокурора палаты). Наши адвокаты — Грубер и Морис Гарсон. Защита: Моро-Джиаффери (защитник Иоффе), Кампинчи (под сомнением) и Штросс (защитники Савелия), Деган (защитник Лабориуса). Как только начнется какое-нибудь движение воды, мы Вам сообщим[280].
Но 2 октября, отказавшись от возвращения в Москву, Беседовский сбежал из полпредства[281], и Довгалевский, повторяя 17 октября, что пока еще не знает окончательно, придется ли иметь дело только с Моро-Джиаффери и «второстепенными» защитниками, вроде Стросса и Дегана, или также с Кампинчи, предложил Москве исходить из вероятности противостояния с несравненно более сильной «коалицией», чем «дуумвират» Грубера и Гарсона. Указывая, что в суде присяжных на Грубера «можно рассчитывать, скорее, как на суфлера и ученого секретаря при Гарсоне, чем как на самостоятельную боевую единицу», Довгалевский пояснял:
Не подлежит никакому сомнению, что защита придаст процессу политический характер, причем в условиях, существующих во французском суде присяжных, никто ей не может в этом помешать. Защита может не только говорить на политические темы, но и выставлять свидетелей для характеристики режима в СССР или работы советских учреждений за границей или взаимоотношений между СССР и Коминтерном. Вся пресса при такой постановке процесса будет против нас (не из симпатии к мошенникам, а из антипатии к нам).
281
Подробнее см.: