На следующий день, не дожидаясь формального решения Политбюро, Стомоняков обратился к советнику варшавского полпредства Ю. М. Коцюбинскому[306] с секретным письмом («Лично. Совершенно секретно. Никому другому не вскрывать»). Сообщая, что на готовящемся процессе адвокаты укажут присяжным на присвоение Савелием денежных сумм, переведенных еврейским семьям в Варшаве их американскими родственниками, Стомоняков предлагал Коцюбинскому связаться с лицами, которых назовет ему Аренс, и заручиться их согласием на поездку в Париж для дачи свидетельских показаний:
Вы не должны, однако, делать никаких шагов вовне, не получив еще от меня дополнительной телеграммы, в которой я предложу Вам выполнить поручение, данное условно в этом письме. Еще раз обращаю Ваше внимание на большую важность и чрезвычайную деликатность этого поручения. Для достижения ожидаемого эффекта на процессе необходимо, чтобы противная сторона ничего не знала о подготовленном ударе[307].
Хотя 31 декабря, в дополнение к своей предыдущей записке, Хинчук уведомил Политбюро, что парижские адвокаты «считают вредным поднимать на суде историю с варшавскими похождениями С. Л.», ибо защита напомнит о его службе в частной конторе во главе с бывшим директором HIAS, тем не менее глава правительственной комиссии полагал, что, выбрав подходящий момент, все же полезно ознакомить присяжных с «уголовным прошлым» Савелия. Подытоживая, Хинчук заявлял:
Нам важно использовать всякую возможность для того, чтобы выявить истинную физиономию С. Л. (и это вполне сходится с мнением французских адвокатов), чтобы убедить присяжных заседателей, что на скамье подсудимых сидит не случайная жертва «советских происков», а нечистоплотный человек, который, проворовавшись раз в Варшаве, воспользовался нашей оплошностью и проворовался вторично в Берлине[308].
Уже 10 января 1930 года Коцюбинский отчитался в ходе выполнения данного ему деликатного поручения:
Тов. Аренс просил обратиться к Леону Альтеру[309] (быв. социал-демократ, кажется — родственник Аренса) и узнать от него, кто может выступить свидетелем на процессе Литвинова и дать показания о его работе в «Хиасе». Я запросил тов. Аренса, можно ли полностью доверять Альтеру, и получил от него телеграфное подтверждение. Я встретился с Альтером, и тот посоветовал выставить двух свидетелей: его самого, Леона Альтера, и Юзефа Скорецкого[310], быв. директора «Хиаса». Оба они могли бы поехать в Париж только по вызову парижского суда. Ехать без приглашения со стороны суда они боятся, т. к. их могут обвинить в сношениях с большевиками. Мнение Альтера я телеграфировал Аренсу. Альтер обещал о нашем разговоре никому ни слова не говорить. По получении Вашего письма я напомнил Альтеру его обещание молчать о нашем разговоре[311].
Хотя на процессе ни Альтер, ни Скорецкий так и не появятся, перед Москвой стояла задача личной компрометации не только главного обвиняемого — Савелия Литвинова, но и главного свидетеля защиты — Григория Беседовского. Ведь еще 29 декабря Хинчук отправил в Политбюро записку с отметками: «Совершенно секретно. Весьма срочно», предупреждая, что на суде по вексельному делу ожидается выступление беглого дипломата:
Мы нисколько не сомневаемся, что авантюрист и проходимец Беседовский не ограничится общими политическими выпадами против СССР, но и будет лжесвидетельствовать, подтверждая суду мнимую действительность выдвинутой С. Л. версии происхождения векселей, якобы выданных по распоряжению т. Турова для финансирования Коминтерна. Вполне вероятно, что Беседовский будет под присягой утверждать, будто он как бывший советник полпредства и поверенный в делах лично читал переписку Москвы с парижским полпредством, где якобы подтверждалась эта версия. Нам необходимо, во всяком случае, быть готовыми к опровержению этого лжесвидетельства.
Сначала правительственная комиссия склонялась к вызову Членова в суд в качестве свидетеля, но Беседовский мог легко отвести его показания, указав, что беспартийный юрисконсульт не допущен к переписке, имеющей сугубо конспиративный характер. Объективно исчерпывающим являлось по сути лишь опровержение самого полпреда Довгалевского, но защита наверняка потребовала бы его очной ставки с Беседовским, а отказ от нее суд засчитал бы в пользу обвиняемых. Комиссия полагала, что для опровержения измышлений перебежчика в глазах присяжных необходимо формальное признание его растратчиком и мошенником, для чего необходимо в срочном порядке устроить судебный процесс над Беседовским.
306
Коцюбинский Юрий Михайлович (1896–1937) — член РСДРП с 1913 года, большевик; дипломатический представитель УССР в Вене (1921–1923), советник полпредства СССР в Австрии (1923–1926), Польше (1927–1930); кандидат в члены (с 1930), член ЦК КП(б)У (1934); заместитель председателя (1930–1933), председатель Госплана и заместитель председателя Совнаркома УССР (1933–1934); арестован (07.02.1935), приговорен к ссылке на 5 лет (17.03.1935): отбывал в Алма-Ате; арестован (05.10.1936), расстрелян (08.03.1937).
309
Альтер Леон (Alter Leon; 1880–1963) — польско-еврейский общественный деятель; уроженец Млавы Плоцкой губернии, окончил реальное училище в Варшаве (1900), Школу политических наук (L’Ecole des Sciences Politiques) в Париже (1905); учитель средних школ (до 1917); член Социал-демократии Королевства Польского и Литвы с 1905 года; референт, заведующий еврейским отделом Государственного управления по делам эмиграции при Министерстве труда и социального обеспечения Польши (1919–1923); исполнительный директор отделения HIAS-HICEM — Еврейского центрального эмиграционного общества (Jewish Central Emigration Society, JEAS) в Варшаве (1924–1939); участник миссии на Мадагаскар для изучения возможности расселения там евреев (1937); в эмиграции — во Франции, в Португалии, Бразилии, США; после возвращения в Варшаву (1946) — директор отделения HIAS до его роспуска (1950); референт Министерства судоходства (с 1950); член Польской объединенной рабочей партии с 1955 года; пенсионер (с 1958).
310
Скорецкий Юзеф (Skorecki J6zef) — польско-еврейский общественный деятель; адвокат; соучредитель еврейской гимназии в Кельцах (1917); директор отделения HIAS в Варшаве (до 1924).