Отклонив предложение Крестинского о вызове политических деятелей из Германии и других европейских стран для подтверждения деловой порядочности советских экономических органов за границей, правительственная комиссия решила, что ссылка на немецких экспертов может привести в Париже к обратным результатам, — тем более при отсутствии достаточно авторитетных французских свидетелей, которые согласились бы выступить в суде. Предлагая ограничиться вызовом лишь нескольких лиц, способных охарактеризовать вексельную практику берлинского торгпредства, комиссия указывала, что таковыми являются его немецкие юрисконсульты, и полагала совершенно необходимым «авторитетное руководство» судебным процессом непосредственно из Парижа, о чем Хинчук писал:
Тов. Стомоняков еще [5 ноября] в Политбюро возражал против своей кандидатуры, — настаивает и сейчас на пересмотре этого решения, мотивируя тем, что цель его пребывания во Франции, под каким бы то ни было благоприятным предлогом он туда ни поехал, неминуемо будет вскрыта, и таким образом лишь обострится политический характер процесса. С другой стороны, всем известна его личная тесная дружба с покойным т. Туровым, а это обстоятельство и С. Л., и Беседовский, разумеется, полностью используют и на процессе, и в газетной кампании.
Единственным кандидатом, который мог бы заменить Стомонякова, является берлинский полпред Крестинский, прекрасно знающий ход дела и следивший за ним. Кроме того, всему дипломатическому корпусу в Берлине, в том числе и французскому послу, известно, что Крестинский болен, вследствие чего его поездка на юг Франции будет выглядеть вполне естественной и не вызовет никаких толков и подозрений. Ввиду чрезвычайной срочности вопроса Хинчук просил обсудить это вопрос на ближайшем заседании Политбюро с приглашением на него членов правительственной комиссии[312].
Два дня спустя, 31 декабря, в дополнение к своей записке Хинчук уведомил членов Политбюро, что полпредство СССР во Франции просит о разрешении использовать на процессе «в целях обрисовки провокационной роли Беседовского» выдержки из его писем, в которых он, в бытность первым советником, «настаивал на применении репрессий к французам, проживающим в СССР». Глава правительственной комиссии считал необходимым «пойти на это, чтобы совершенно дискредитировать Беседовского как политического проходимца, ведущего двойную игру»[313]. Максим Литвинов со своей стороны продолжил данную тему, обратившись 2 января 1930 года к «Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) т. Сталину, копии — членам Политбюро, тт. Хинчуку и Стомонякову»:
К п. 7 повестки ПБ.
1. Ввиду возможного участия Беседовского в качестве главного свидетеля защиты представляется чрезвычайно важным опорочение его. Это имело бы значение не только для самого процесса, но еще гораздо большее политическое значение для разоблачения лживости его многочисленных заявлений в интервью, мемуарах, книгах и пр.
2. Как известно, Б [еседовский] рисует себя в этих заявлениях как человека, никогда не сочувствовавшего нашей политике, выступавшего против ЧК, террора и пытавшегося смягчить острые углы нашей политики. Если бы нам удалось документально доказать на суде, что Б[еседовский] не только никогда не выступал против нашей политики, а, наоборот, делал даже экстремистские предложения, то мы этими данными не только опорочили бы его показания по делу С. Л. в глазах присяжных заседателей, но и его самого как политического лжесвидетеля.
3. К сожалению, в переписке Б[еседовского] с НКИД имеется весьма скудный материал, который мог бы быть использован для вышеуказанной цели. Есть, однако, одно письмо Б[еседовского] (копия прилагается), которое, будучи зачитано на суде, показывало бы, что Б[еседовский] пытался заострять наши отношения с Францией и резко выступал как против французского правительства, так и Эрбетта[314]. Оглашение этого письма нас скомпрометировать не может, но есть некоторые неприятные моменты, как, например, указание на тесную связь между формально частным банком в Париже и [советским] правительством. Кроме этого, письмо обнаруживает некоторые колебания с нашей стороны в вопросе о высылке французского ксендза Невэ[315], из-за которого мы столько лет воюем с Эрбеттом.
4. НКИД полагает, что если в наших руках ничего более порочащего Б[еседовского] с буржуазной точки зрения не окажется, то представлять вышеупомянутое письмо в суд не следует. НКИД полагает, однако, что другие советские учреждения, как, например, украинские или ОГПУ, могут иметь у себя письма и донесения Б[еседовского], более пригодные для вышеотмеченной цели, и считает поэтому желательным, чтобы Политбюро обязало эти органы в срочном порядке разыскать и представить в НКИД соответственный материал. При иных материалах могло бы иметь некоторое значение и вышеупомянутое письмо Б [еседобского] в НКИД. Особенно ценным в данном случае были бы какие-либо донесения Б[еседовского] в ОГПУ, если таковые могли бы быть оглашены.
314
Эрбетт Жан (Herbette Jean; 1878–1960) — французский дипломат; посол в СССР (1924–1931), Испании (1931–1937).
315
Невё Пий Эжен Жозеф (Neveu Pie Eugene Joseph; 1877–1946) — католический священник (с 1905; принял имя Пий); служил в Петрограде (с 1906), Макеевке (с 1907); епископ Цитрусский, первый Апостольский администратор Москвы (1926–1936); позднее — во Франции.