Савелий упрямо отстаивал свою прежнюю версию: он лишь исполнял распоряжения «начальства» — покойного Турова, который использовал вырученные от учета векселей суммы по линии Коминтерна. «А если бы я не подчинился приказу, — горячился Савелий, — меня давно уже не было бы в живых». На вопрос, почему Туров обратился за векселями к человеку, жившему тогда в Москве, подсудимый ответил, что выписанные им векселя не являлись «коммерческими»: деньги требовались для нелегальной деятельности, и торгпредство не желало компрометировать себя. На замечание председателя суда, что обвиняемый даже не позаботился «покрыть себя хотя бы простым письмом Турова», Литвинов нервно возразил: «Я — беспартийный, а в Советской России беспартийные не имеют права сомневаться в коммунистах. Если бы, господа присяжные, у меня потребовали расписку в том, что я убил президента Соединенных Штатов, я обязан был бы это сделать». Голос Савелия, отмечал репортер, срывается в истерический крик: «Я сам явился к французским властям, чтобы объясниться. У меня жена больная и четверо детей, а я 13 месяцев сижу в тюрьме…» В конце допроса он повторил это: «Я добровольно приехал из-за границы и явился к следователю, не зная за собой никакой вины. Я невиновен».
Марк Иоффе — «маленький и чрезвычайно аккуратненький человек, смирно сидящий на скамье», внешность которого дополняли «сжатые губы, подстриженные усы и сосредоточенный взгляд», — являясь по основной профессии «маклером на бриллиантовой бирже», уверял, что в 1925–1928 годах «произвел операции по учету советских векселей, по крайней мере, в три миллиона долларов». Характеризуемый Лютц-Блонделем как вполне порядочный человек и делец с безукоризненной репутацией, Иоффе утверждал, что приехал в Париж для передачи векселя на инкассо в банк, а относительно показаний «купца» Симона, решительно отрицавшего свое участие в сделке, пояснил: «Он дал деньги, но предпочел потерять 200 тыс. марок, только бы не попасть в тюрьму»[345].
Третий подсудимый, Вилли Либориус, директор отеля в Бохуме, некогда считавшийся-де «одним из лучших гастрономов Берлина», который, занимаясь перепродажей ресторанов, ранее уже был осужден в Германии за «злоупотребление доверием», производил впечатление совсем «недалекого человека, малокультурного и в то же время хвастливого и весьма довольного собой»: он был радостно возбужден и фамильярно похлопывал по плечу сидевшего между ним и Иоффе полицейского. Либориус повторил, будто на покупку векселей потратил около 300 тысяч марок в надежде через два года заработать 50 тысяч фунтов стерлингов, но Гарсон отметил, что эти сведения не подтверждаются, а на реплику подсудимого, что он проворачивал «миллионные дела», напомнил о его задолженности парижскому квартирохозяину.
Излагая 27 января ход судебного процесса, Крестинский докладывал в Москву:
От председателя мы ждали сначала мало хорошего. Он был настолько формален, что не позволил т. Рапопорту занять сидячее место в зале суда. В Париже недавно залы уголовных судов перестроены так, что сидячие места предоставляются лишь допрошенным свидетелям, представителям адвокатуры, магистратуры и печати. Обыкновенная же публика получает стоячие места за высокой перегородкой, так что почти ничего не видит и не слышит. После того, как попытки наших адвокатов добиться для т. Рапопорта сидячего места кончились неудачей, они обратились за содействием к председателю парижского совета присяжных поверенных, и тот, нарядившись в свою парадную форму, отправился к председателю суда просить, чтобы Рапопорт был приравнен к парижским адвокатам. Председатель остался непреклонным и объяснил свой отказ тем, что мин[истр] внутренних] дел предписал на этот процесс не допускать в зал никого, кроме лиц, безусловно имеющих на это право. Такое отношение к Рапопорту и то обстоятельство, что председатель лишь под давлением Минюста допустил Членова, заставляло нас ожидать от него не беспристрастного, и именно против нас, ведения дела. На самом деле оказалось иначе. Допрос подсудимых он вел подчеркивающе обвинительно, так что у присяжных должно было получиться впечатление, что лживость объяснений подсудимых по делу вполне доказана[346].
После завершения допроса подсудимых началось слушание свидетелей, которых защита вызвала около 30 человек, но под давлением председателя суда допросила только 12.
345