После часовой речи Бертона говорил Александр Грубер, выступление которого в поддержку гражданского иска торгпредства оценивалось Крестинским так: «Это была умная и убедительная речь хорошего цивилиста. Она была несколько суха и скучновата, но так как длилась всего 45 минут, то присяжные прослушали ее внимательно»[373]. Эмигрантская пресса восприняла речь Грубера по-другому, указывая, что он произнес ее «с ужасающим иностранным акцентом, с трудом подбирая слова», и «большим смущением, заикаясь и весьма вяло»[374].
Затем выступил Морис Гарсон, который, как и Грубер, доказывал, что Савелий и его сообщники имели намерение «шантажировать большевиков», то есть выудить у них деньги по липовым векселям ради предотвращения скандала, грозившего скомпрометировать Максима Литвинова. Огласив ультимативное письмо Савелия, предупреждавшего Крестинского, что в случае отказа большевиков пойти на мировую выступит с сенсационными разоблачениями, Гарсон настаивал на факте мошенничества и призывал не оправдывать подсудимых:
Политика здесь ни при чем. Не советскую власть вы судите, господа присяжные, а трех жуликов, представителей целого класса международных аферистов, которые с помощью шантажа стараются обогатиться. Если вы их оправдаете, они явятся в торгпредство требовать уплаты по своим фальшивым векселям. Этих трех негодяев вы сделаете миллионерами. Оставьте ваши политические симпатии, господа присяжные. Поверьте, в этом процессе я ими не руководствуюсь[375].
Крестинский считал, что это была «изумительно сильная и убедительная речь», произнесенная «с огромным подъемом», и хотя выступление Мориса Гарсона продолжалось два с половиной часа (между прочим он заявил, что ему дана инструкция не разговаривать с Беседовским), «присяжные слушали его не отрываясь, а прокурор несколько раз одобрительно кивал головой». На скамье защиты наблюдалось плохо завуалированное смущение, и, когда Гарсон завершил свое выступление, окружившие его юристы и журналисты засыпали оратора похвалами[376].
Поскольку в воскресенье заседания суда не было, до понедельника присяжные оставались под впечатлением речей адвокатов, главным образом — Гарсона, к которому пресса отнеслась в общем благоприятно, и даже враждебно настроенная к большевикам «Матэн» отозвалась о речи довольно лестно, назвав подсудимых банальными «жуликами».
27 января процесс возобновился, и первым в течение часа с четвертью говорил прокурор Газье, о выступлении которого Крестинский сообщал так:
Его речи и мы, и присяжные заседатели ждали с нетерпением. Человек, на обязанности которого лежит поддерживать обвинение, в течение четырех дней, когда перед ним прошли человек 25 свидетелей, не проронил ни одного слова, не задал ни одного вопроса. Когда Бертон один раз бросил ему упрек в этом, прокурор ответил, что его роль подобна роли присяжных заседателей. Он слушает дело и выносит заключение по делу. Если он придет к убеждению, что обвинение доказано, он будет его поддерживать; если, наоборот, убедится в недостаточности доказательств, он свободен отказаться от обвинения. Присяжные ждали, к каким же выводам пришел прокурор в результате пяти дней суда.
Прокурор заявил, что он полностью убежден в виновности всех подсудимых и поддерживает все выводы обвинительного акта. Он разобрал улики и постарался добросовестно доказать виновность как в использовании подложных векселей, так и в покушении на мошенничество. Правда, он разъяснил присяжным, что они могут отвергнуть первое обвинение и признать подсудимых виновными только в покушении на мошенничество. Он разъяснил, что и в этом случае с торгпредства ничего нельзя будет требовать и тем будет достигнуто то, к чему стремятся гражданские истцы. Он выразил полную уверенность, что присяжные не вынесут оправдательного приговора.
В конце его речи были два понятных для присяжных и выгодных для нас места. Он сказал, что в настоящем деле не судится русская революция и созданное этой революцией правительство. Эти вопросы будут разбираться в другом деле на суде истории. Здесь же судятся преступники, покушавшиеся получить с советского правительства деньги мошенническим путем по подложным документам. В другом месте он сказал: «Вы должны показать своим приговором, что вопреки утверждениям, будто бы наша юстиция есть классовая юстиция, французский суд не оставит без наказания преступников, хотя бы вы и не питали политических симпатий к потерпевшему от этих преступников[377].
375