Поэтому торгпредство в суде представляли «громогласный» Торрес, недавно избранный в палату депутатов как независимый социалист, и «ветераны» Морис Гарсон, «моложавый и изящный», и Александр Грубер, по-прежнему изъяснявшийся с сильным акцентом, которые находились под неустанной опекой «розового и пухлого Членова, любезничавшего решительно со всеми — с журналистами враждебных газет, с адвокатами противной стороны, с приставами, с публикой». Подсудимого, обвиняемого в использовании подложных документов и мошенничестве, защищали Моро-Джиаффери, вызывавший «целые бури страстей своим красноречием», и столь же горячий Долинер, русский по происхождению[431]. Среди присутствовавших в полупустом зале Дворца правосудия особое внимание публики привлекали Навашин, «широко улыбающийся и чем-то довольный», которого снова вызвали в суд в качестве свидетеля, и сидевший между двумя жандармами Альшиц — «плотный, хорошо одетый господин с бритым усталым лицом, аккуратно зачесанными поверх лысины седыми волосами, острым взглядом черных глаз из-под полуопущенных тяжелых век, с кольцами на пухлых молочно-белых руках и золотой цепью на темно-синем жилете»[432].
В четверть второго судьи в красных мантиях заняли свои места, после чего председательствующий, советник Девиз[433], в течение не менее чем двух часов разъяснял присяжным суть дела, отметив между прочим, что до революции подсудимый «был в Петрозаводске одним из самых деятельных членов еврейской общины и большим благотворителем[434] и что состояние его в России, где он служил директором мыловаренных предприятий Жукова, оценивалось в 25 миллионов золотых рублей»[435]. В ходе допроса Альшиц показал, что Иоффе, с которым он давно знаком, как-то рассказал ему о советских векселях, на учете которых можно «хорошо заработать» и для приобретения которых не хватает 100 тысяч марок. Поскольку у Альшица финансовые дела находились тогда в упадке, он, мол, рассказал об этом жене, у которой сохранился капитал в 25 тысяч долларов — приданое их дочери, и супруга нашла-де заманчивым такое вложение денег. Впрочем, иных объяснений от подсудимого, уверенного в своем оправдании и подыгрывавшего сообщникам, никто и не ждал.
Всех гораздо больше интересовало, в пользу кого даст показания бывший советский банкир Навашин, который, отказавшись вернуться в СССР, пополнил ряды невозвращенцев. Но, покинув большевистскую службу, Навашин, возможно, еще поддерживал какие-то отношения с Москвой и, во всяком случае на суде, как и Альгарди, «фатоватый господин с моноклем», показывал не в пользу Алыпица. При одобрительных кивках советских юрисконсультов Навашин, «плотный, немного подслеповатый, говорящий с большой легкостью»[436], ловко парировал выпады защитников подсудимого, уверяя, будто доверенность Литвинова являлась «ограниченной» и не давала ему права выписывать векселя.
Выступивший следом коммерсант Е. М. Немировский утверждал, что советские векселя учитывались почти исключительно на «черной бирже», где у посредников их можно было купить «за гроши», треть их номинальной стоимости. На указание Навашина, что большевики не платили больше 15–20 % за учет векселей, которые не выписывались более чем на полгода, Немировский горячо возразил:
Это неправда! Я сам учитывал советские векселя сроком на 9 и 12 месяцев. Прежде чем купить что-нибудь, большевики сначала выписывают векселя на 18 месяцев или на 2 года (я видел такие векселя) и спускают их на черной бирже, отдавая иногда свыше 30 %. Отрицать этого г. Навашин не может. Пусть он скажет, где советские векселя учитывались из 15 %, кроме его собственного банка?
В ответ Навашин только пожал плечами, а директор Центрального коммерческого банка Монье заявил суду, что подлинность векселей не вызвала у него особых сомнений, тем более что владелец банка Михаил Гольцман показал бумаги Навашину, и тот, ужаснувшись их учетной стоимости, сокрушался, что «придется Советам заплатить»[437]. Но, вызванный повторно к свидетельскому барьеру, Навашин отрицал этот факт: «Никогда ничего подобного я никому не говорил», а Торрес воскликнул: «Гольцман — мошенник. Он был выслан из трех стран за преступления. Какое доверие можно придавать его словам?»[438]
Противоречивые заявления свидетелей окончательно запутали присяжных, но им еще предстояло выслушать сенсационные показания доктора Розенфельда, примыкавшего тогда в рейхстаге к фракции независимых социалистов, — «коренастого седого господина, с козлиной бородкой, в очках», который по-немецки, через переводчика, поведал о своих тайных переговорах с Савелием Литвиновым и его представителем Григорием Каганом, затребовавшими 1 млн марок за письменное признание о поддельности векселей. Правда, говорил Розенфельд,
431
432
433
Девиз Поль Огюст (Devise Paul Auguste; 1868 — не ранее 1946) — советник (с 1927), заместитель председателя (с 1934), председатель палаты Апелляционного суда в Париже (с 1936).
434
Елизавета Генриховна Рысс (урожденная Музыкантская; 1886–1942?), сестра жены Я. Л. Альшица, Екатерины (1884–1942?), — обе были депортированы из Берлина в Рижское гетто, где погибли, — подтверждала, что он был «одним из самых щедрых благотворителей как на родине, так и в изгнании» (Письмо А. А. Гольденвейзеру. 23 ноября 1938 г. // В движении: русские евреи-эмигранты накануне и в начале Второй мировой войны (1938–1941). М., 2020. С. 198).
436
437
438