Главы 1–2. «В Австрии и Венгрии», «В австрийской Польше»
Основную часть своего повествования Пеннелл начинает с указания на необычайную остроту «еврейского вопроса», а также на то, что большинство филантропов никогда не видело евреев в их «естественной» среде и трактует их облик и поведение исключительно как результат притеснений. Восточная Европа же дает возможность увидеть эту среду и избавиться от иллюзий. При этом Австро-Венгрия, где нет антиеврейских законов, особенно показательна, так как демонстрирует, что происходит, когда еврей свободен и характер его жизни зависит только от него самого.
Оценка этой «свободной жизни» оказывается довольно амбивалентной. Так, говоря о венгерском Сигете (современный Сигету-Мармацией, Румыния), Пеннелл указывал на скученность (все евреи города, составлявшие половину его населения, по собственному желанию селились на одной улице) и на безразличие к возникавшей из-за этого антисанитарии (Ил. 4[503]). Евреи постоянно заняты, но практически не работают руками, специализируясь на торговле, обмене денег и содержании постоялых дворов (локальное исключение — евреи-извозчики; в Бердичеве таким исключением будут евреи-плотники). Местное население испытывает к евреям стойкую неприязнь: пользуясь безграмотностью крестьян, евреи нередко обманывают их, но это, полагает Пеннелл, проблема самих крестьян. Евреи Венгрии и австрийской Галиции отличаются только численностью — разницы в их образе жизни Пеннелл не усмотрел. Тяжелое впечатление на Пеннелла произвели Броды, «крупнейший полностью еврейский город Австро-Венгрии», некогда свободный и преуспевающий, а теперь обнищавший. Евреи здесь селятся в старых закрытых тяжелыми дверьми и ставнями домах, принадлежавших во времена расцвета торговли христианским купцам, и редко их покидают. Их единственное развлечение — синагога. Побывав на религиозном празднике, Пеннелл отмечал, что молитвы перемежались разговорами о делах, и именно так должен был выглядеть храм, откуда Иисус изгнал торговцев. При этом художник с большим интересом описывал происходящее, восхитился красотой синагогального пения и убранства (Ил. 5[504], 6), как позднее отметил и красоту похорон, а также надгробий (Ил. 7), хотя и заявлял, что местные евреи лишены чувства прекрасного (тогда как в Западной Европе, напротив, много художников и писателей еврейского происхождения). Далеко не все Пеннелл списывал на национальный характер: например, удивившее его отсутствие стеснительности (девушки переодевались, видимые с улицы в открытые окна) он объяснил тем, что евреям было запрещено как-либо скрывать свою личную жизнь (в том числе занавешивать окна). Отмечал Пеннелл и еврейскую благотворительность — содержание больницы. Это заинтересованное и достаточно корректное описание завершается, однако, неожиданно жестким выводом[505], который цитировало подавляющее большинство рецензентов: «Австро-венгерский еврей ничего не производит, ничем себя не обеспечивает и, очевидно, ничего не хочет. Его жилище убого, одежда изношена, но он не ударит палец о палец — и это в стране, где любой другой представитель его класса занят трудом»[506] (Ил. 8[507]). Позже Пеннелл еще раз повторит эти же оценки, заключив: «вся эта нищета и уродство в значительной степени являются результатом их собственного уклада, а не навлечены на них христианскими гонителями, как принято считать»[508].
Глава 3. «В России»
Перейдя границу Российской империи (Ил. 9[509]), Пеннелл сразу же стал свидетелем того, как выселенных евреев казаки заталкивали в зарешеченный вагон (и подробно описал немотивированную жестокость этого процесса), а ограничительные меры властей — например, запрет еврейским музыкантам играть в киевских театрах — вызвали у него недоумение. Впрочем, резюмировал художник свои первые впечатления от Киева, все запреты никак не уменьшают число еврейских торговцев, продающих наихудшие товары по максимально возможной цене, а живут они подчас даже лучше, чем в Австрии. Пеннелл также отвергал миф о природной физической слабости евреев, предлагая поместить в такие же условия и одеть в такие же одежды европейца, и тогда «даже Адонис или Геркулес сразу же превратятся в предмет для жалости и сострадания»[510]. В целом же местные евреи отличались от польских только отсутствием пейсов и головным убором и гораздо меньше выделялись из толпы, облаченной в точно такие же кафтаны и картузы.
503
Джозеф Пеннелл. В еврейском квартале (Сигету-Мармацией). «The Jew at
Ноте» (британское издание). С. 43. URL: https://archive.org/details/the-jew-at-home-impressions-of-a-summer-and-autumn/page/43/ (дата обращения: 07.03.2024).
504
Джозеф Пеннелл. На пути в синагогу, Броды. «The Jew at Ноте» (британское издание). С. 59. URL: https://archive.org/details/the-jew-at-home-impressions-of-a-summer-and-autumn/page/59/ (дата обращения: 07.03.2024).
505
Большинство суммирующих оценок, данных Пеннеллом в конце глав и отдельных сегментов повествования, оказываются гораздо более критичными к евреям, чем основное «описательное» тело текста, и плохо с ним стыкуются. В этих оценочных пассажах Пеннелл открыто продвигает антиэмиграционную программу. Разница в интонации возникает из-за того, что в большинстве своем эти резюмирующие абзацы были добавлены позже: в изначальных газетных публикациях их не было (возможно, потому, что редактор потребовал от Пеннелла «отшлифовать» (finish) текст (см.:
507
Джозеф Пеннелл. Эскизы [еврейских] типов, Броды. «The Jew at Ноте» (британское издание). С. 73. URL: https://archive.org/details/the-jew-at-home-impressions-of-a-summer-and-autumn/page/73/ (дата обращения: 07.03.2024).
509
Джозеф Пеннелл. На российской железнодорожной платформе. «The Jew at Ноте» (британское издание). С. 126. URL: https://archive.org/details/the-jew-at-home-impressions-of-a-summer-and-autumn/page/126/ (дата обращения: 07.03.2024).