В первую очередь в «The Jew at Ноше» слышится известная формула «Будь человеком на улице и евреем дома!». Принявший такой вид в стихах Йегуды-Лейба Гордона, этот призыв к интеграции восходит еще к Моисею Мендельсону[549], однако Пеннелл как будто бы, напротив, пытался показать, каким именно останется еврей «дома» и что этот «дом» собой представляет. Конечно, американский художник едва ли знал постулаты Мендельсона или стихи Гордона. Однако саму конструкцию Пеннелл мог воспринять через «посредника» — широко распространенную в США книгу «The Jew, At Home and Abroad» («Еврей дома и за границей»; 1845). Это сочинение, написанное для воскресных школ, знакомило читателя с принципами иудаизма, историей евреев и их бытом. Начиналась книга с портрета, мало отличавшегося от созданного Пеннеллом: еврей — это старьевщик, чистильщик обуви, мелкий торговец; он часто считается образцом хитрости, хотя, как замечает автор, это клише; его облик — типичен и всегда узнается; все в жизни еврея подчинено заработку. Основой для этого описания, лишенного негативной окраски (а религиозные обряды и быт описывались с явной симпатией), служил еврейский район в Лондоне — в Америке на тот момент ничего подобного не существовало. Отдельно освещались евреи Австрии и Польши, внешность которых, как и у Пеннелла, была транслятором экзотического: их одежды, состоящие у мужчин из длинного черного кафтана с атласным кушаком, назывались «в чистом виде ориентальными»[550].
Заметим, аналогичные попытки показать ту или иную «менее европейскую» нацию в ее «домашнем» виде делались и в отношении других этносов. Так, в 1872 году была опубликована книга «Ivan at Home, or Pictures of Russian Life» («Иван дома, или Картины русской жизни»), причем ее тон отнюдь не был уничижительным, а текст предварялся благодарственным письмом автора, адресованным Александру II[551]. Таким образом, хотя сегодня сама идея выявить настоящего еврея в его «естественной среде обитания» (равно как и русского, и т. д.) выглядит оскорбительной, в конце XIX века эта модель не предполагала дискриминации.
Среди общей дискуссии о еврейской миграции 1880-х годов как претекст «The Jew at Ноте» следует упомянуть «The Modern Jew: His Present and Future» («Современный еврей: его настоящее и будущее»; 1886) Энн Дэйвс, где основным вопросом была возможность интеграции еврейской культуры в американскую[552]. Показательно, что, несмотря на сугубо юдофильскую ориентацию текста, именно польская диаспора получила вполне пеннелловские оценки:
Польский еврей — пария своей расы. Обычаями он подобен крестьянину, <…> невежественный, грязный и упрямый, держится за свои порядки, а как эмигрант не слишком хорошо адаптируется и не стремится понять принципы нового мира. Он отмечен национальной расчетливостью, большими способностями к торговле и отдельными навыками, выработанными притеснениями[553].
Однако настоящим источником сведений о восточноевропейских евреях для американцев были травелоги, традиция которых здесь была даже мощнее, чем в Британии.
В российской литературе Америка на протяжении XIX века была настолько инаковым местом, что служила эквивалентом загробного мира, символическим пространством посмертного существования[554]. В свою очередь, Россия во второй половине столетия стала интересна американцам как особый извод Европы[555] со специфическим политическим устройством. Литературные сюжеты изображали Российскую империю одновременно как страну блистательной аристократии и революционеров-нигилистов[556].
Вплоть до 1880-х годов евреи не представляли для американцев особого интереса и попадали в их путевые очерки только как специфический локальный феномен. Так, уже в 1856–1857 годах видный американский поэт и дипломат Бейярд Тейлор дал портрет польских евреев, который, по существу, сохранится в травелогах вплоть до Пеннелла без радикальных изменений:
Евреи в деревнях — тяжелое испытание для взгляда: в безобразно плохих шапках, состоящих в близком родстве с печными трубами, в доходящих до пят затасканных черных кафтанах и с сальными пейсами на висках. Эти люди оправдывают старое средневековое представление, согласно которому еврей может быть отличен от христианина по особому запаху тела. Унюхать их вы можете с того же расстояния, что и увидеть. Моисей изрубил бы их на куски за то, насколько они грязны[557].
549
551
552
Попутно обсуждались все те же положения, которые позже будут звучать и у Пеннелла. Обособленность евреев не отрицалась, а описывалась как естественный механизм выживания для единственной нации, сохранявшейся на протяжении всей истории человечества. По приводившимся данным, средняя смертность у евреев была в полтора раза ниже, чем среди христиан, что объяснялось строгими нормами гигиены (в противовес грязи, описанной Пеннеллом). Евреи, хотя и составляли 10 % населения Нью-Йорка, совершали менее 1 % преступлений и практически не попадали в тюрьму. Их семейный уклад регулируется религией и очень гуманистичен — бедных приглашают разделить трапезу, широко развита и общественная благотворительность. То, что они заняты исключительно в торговле (а не в производстве), — результат ограничительной политики, на протяжении веков последовательно исключавшей их из других сфер рынка (причем и финансовый труд тяжел, поскольку требует способностей, терпения, а также сопряжен с высокими рисками).
Наконец, эта нация показывает удивительные способности к обучению и выдвинула целый ряд гениев первой величины. Центральная претензия к евреям везде одна: будучи этническим меньшинством, они добиваются контроля над целыми секторами экономики и общественной жизни.
553
555
Поездки в Европу и путевые заметки стали в США массовым явлением после окончания Войны Севера и Юга.
556
Подробно об этом см.:
557