– Да, у меня были кое-какие догадки, – отвечаю я и снимаю с окна простыню. – Я проснулась рано и решила заглянуть сюда, посмотреть, что к чему.
Мама не обращает внимания на мою неуклюжую ложь. Она порхает по залу, затаивая дыхание, прежде чем снять простыню с очередного предмета мебели, прямо как маленькая девочка, задувающая свечи на именинном торте. Папа продолжает с напряженным вниманием разглядывать меня, мою чересчур темную одежду, длинные запыленные рукава. Заметно, что все эти факты, как кусочки пазла, не хотят складываться воедино в его голове.
– Ну что? – с преувеличенным энтузиазмом продолжаю я. Мне удалось заметить, что если я болтаю слишком громко, это не дает папе задумываться и сбивает его с толку. – Вы, наверное, думаете, здесь где-нибудь затаилась кофемашина?
Папа заметно оживляется. Ему необходим кофе, как другим нормальным людям необходимы пища, вода и жилье. Если сравнивать по важности с курсами, которые он читает на историческом факультете, или эссе, которые он пишет, кофеин достигает небывалых высот. Думаю, маме, для того чтобы сманить сюда папу, понадобилось только приглашение из местного университета и обещание постоянно снабжать его кофе. Всего два ингредиента, и готово.
Я с трудом подавляю зевок.
– Ты выглядишь усталой, – замечает он.
– Ты тоже, – тут же реагирую я и снимаю простыню с механизма, отдаленно напоминающего большую кофемолку. – Ого, ты только взгляни!
– Маккензи, – начинает он, но я нажимаю на кнопку, и металлический монстр оживает, перебивая папу спасительным лязгом и грохотом, таким сильным, будто перемалывает сам себя, жадно заглатывая воздух вместе с болтами, гайками и гвоздями. Папа морщится, и я, сжалившись, выключаю кофемолку. Шум ее агонии еще некоторое время эхом разносится по залу. В воздухе стоит ощутимый запах гари.
Я невольно оглядываюсь на подсобку, ведущую в Коридоры, и мама, должно быть, поймала мой взгляд, потому что тут же направилась туда.
– Интересно, что тут произошло? – говорит она, повернув сломанную дверь, провисшую на петлях.
Равнодушно пожав плечами, я иду к металлическому ящику, отдаленно напоминающему духовку, и открываю дверцу. Внутри все запачкано прогорклым подгорелым жиром.
– Я тут подумала, – замечает мама, – нам стоит испечь немного маффинов. Приветственных маффинов!
Последнюю фразу она произносит с такой бравурной интонацией, что становится тошно.
– Знаете, чтобы дать всем понять: мы приехали. Что думаешь, Мак?
Вместо ответа я пихаю дверцу духовки, и она с оглушительным грохотом закрывается. Что-то отваливается от нее и с тоненьким тиньк-тиньк-тиньк катится по каменному полу к маминым ногам.
Ее улыбка даже не тускнеет. От этой притворной жизнерадостности и улыбки как-все-классно меня выворачивает наизнанку. Я видела, что творится у нее в голове, и прекрасно знаю, что это глупая рисовка. Я уже потеряла Бена. Я не хочу потерять и ее тоже. Мне хочется встряхнуть ее и сказать… Но я не знаю, что ей сказать. Не знаю, как до нее достучаться. Как объяснить, что так она делает только хуже – всем нам.
Поэтому я говорю правду:
– Кажется, духовка вот-вот развалится.
Она пропускает мои слова мимо ушей. Или просто их игнорирует.
– Ну что ж, – бодро говорит она, нагибаясь, чтобы подобрать с пола винтик. – Тогда мы воспользуемся домашней духовкой, пока не привели в порядок эту.
Сказав это, она поворачивается и упархивает прочь. Я оглядываюсь в поисках поддержки или хотя бы сострадания с папиной стороны, но он вышел во двор и стоит, разглядывая навес.
– Тук-тук, Маккензи, – зовет мама из-за двери, – ты знаешь, как обычно говорят…
– Я уверена, что так сейчас не говорит никто, кроме тебя…
– Кто рано встает, тому Бог подает!
Я выглядываю в окно, зябко ежусь и неохотно плетусь за ней.
Остаток утра мы проводим с «приветственными маффинами». Папа ходит с различными поручениями, мама печет, а я изо всех сил стараюсь выглядеть занятой. Мне бы не помешала пара часов сна или хотя бы бодрящий душ, но каждый раз, как я делаю неосторожное движение в сторону двери, мама придумывает для меня новое занятие. Улучив момент, когда она отвлеклась на противень с новой порцией кексов, я выуживаю Архивный листок из кармана. Разворачиваю его и с удивлением обнаруживаю, что он чист.
У меня словно камень падает с души, и тут я вспоминаю, что чувствовала, как на моем листке появилась новая История, когда застряла в темной подсобке кафе. Получается, что мне почудилось. Тем временем мама ставит маффины на прилавок. Мне приходится быстро свернуть листок и спрятать его в карман. Мама набрасывает на выпечку полотенце, и тут у меня в голове всплывает картинка: Бен, вытянувшийся на носочках и сующий нос под полотенце со сластями. Он всегда старался отщипнуть хотя бы кусочек прямо с противня и обжигал пальцы. Меня будто ударили кувалдой в солнечное сплетение, я сгорбливаюсь и крепко зажмуриваю глаза, ожидая, пока боль отступит.