Выбрать главу

Страшная правда состоит в том, что я знаю, почему любимой футболки Бена, как и нашивки, и синих карандашей, нет в злополучной коробке. Эти вещи были с ним в тот день, когда он погиб. Он надел футболку, положил нашивку в карман, а карандаши — в рюкзак, как всегда, в любой обычный день. Потому что это и был самый обычный день, до того момента, как Бен сделал шаг с тротуара напротив школьного двора, и вдруг на красный свет на него пронеслась машина.

И даже не остановилась.

Что бы делали вы, если бы знали, кто виноват, но не имели возможности найти и наказать виновного? Как бы вы закрывали дело, как это принято в полиции? Как бы двигались дальше?

Скорее всего, вы не двигались бы дальше. Вы бы двинулись прочь.

Мне хочется его увидеть. Не размытую кляксу, очертаниями напоминающую Бена, а его настоящего. Хотя бы на мгновение. Чем больше я о нем думаю, тем быстрее он исчезает из моей памяти. Я чувствую, что он бесконечно далеко от меня, и попытка ухватиться за безжизненные, пустые вещи его не вернет. Но я знаю, что может мне помочь.

Я встаю, скидываю пижаму и надеваю черные штаны и черную же водолазку — свою привычную униформу. Мой Архивный лист лежит на столе, немой и пустой. Я кладу его в карман. Мне все равно, что на нем не написано имен, — я все равно попаду в Коридоры. Только Коридорами я могу добраться до нужного места.

До Архива.

Глава четвертая

Выглянув из спальни, я обнаруживаю, что в квартире царит полная тишина. Проскользнув в гостиную, замечаю тонкую полосу света под дверью родительской спальни, и затаиваю дыхание. Надеюсь, папа просто заснул с книгой и включенным ночником. Ключ от квартиры, как награда, торжественно свисает с крючка у входной двери. Здесь все такое старое и обветшалое, что я боюсь выдать себя каждым шагом. Но мне каким-то чудом удается добраться до ключа, ни разу не скрипнув половицами. Осталась только дверь. Весь фокус в том, чтобы поворачивать ручку постепенно и равномерно. Я ухитряюсь проделать его, выбираюсь на свободу, закрываю за собой дверь 3F и поворачиваю в холл.

И замираю.

Оказывается, я не одна.

Посреди коридора, опираясь спиной о стену рядом с мариной, стоит парень моего возраста. Он смотрит вверх, в потолок — или сквозь него. Тонкий шнур от наушников черной полоской проходит по его скулам и шее. Кажется, отсюда даже слышен шепот музыки. Я делаю беззвучный шаг, но он тут же лениво поворачивает голову и смотрит на меня. И вдруг улыбается. Улыбается так, будто застал меня врасплох, будто я действительно сбегаю из дома.

На самом деле так оно и есть.

Его улыбка напоминает мне о картинах, которые я здесь видела. Ни одна не висит идеально ровно. Так же и его губы — одна сторона изгибается чуть выше другой. У него черные волосы, шипами торчащие в разные стороны, и мне почему-то кажется, что его глаза подведены.

Парень меж тем закрывает их и снова слегка запрокидывает голову, словно говоря: ладно, я тебя не видел. Но хитрая улыбка не сходит с его лица, и снисходительное молчание не отменяет того факта, что он преграждает мне дорогу к брату, спиной подпирая дверь в Коридоры. Замочная скважина как раз где-то под его локтем.

В первый раз за все это время я искренне радуюсь, что Коронадо такой старый. Сейчас мне очень пригодится вторая дверь. Старательно изображая девчонку-которая-сбегает-из-дома, я, гордо задрав подбородок, шествую через холл к северной лестнице (если бы я пошла по южной, это выглядело бы подозрительно). Черные брюки и водолазка плохо сочетаются с этим образом, но тут уж ничего не поделаешь.

Парень не открывает глаз, но его улыбка делается еще шире, когда я прохожу мимо. Удивившись, я спускаюсь по лестнице. Она ведет с третьего этажа на второй, где упирается в площадку парадной лестницы, каскадом спускающейся в вестибюль. Ступени устилает бордовый ковер, похожий на язык гигантского животного. Из-под моих ног взлетают облачка пыли.

Верхний свет потушили, и в загадочном полумраке кажется, будто в зале под лестницей мелькают тени. Вывеска на противоположной стене выцветшим курсивом шепчет «КАФЕ».Нахмурившись, я сосредотачиваюсь на том участке стены над лестничным пролетом, где, как мне показалось, видела трещину. Теперь этот фрагмент обоев таится в темноте между двумя островками света от настенных ламп. Я шагаю ближе и провожу пальцами по узору из геральдических лилий. Нашла.

Я кладу кольцо в карман и выуживаю из-за пазухи ключ деда. Свободной рукой нащупываю замочную скважину, вставляю в нее ключ и поворачиваю его. Спустя мгновение после металлического щелчка контуры двери проступают в виде тоненькой полоски света.

Коридоры вздыхают, когда я шагаю в их полумрак. Серый воздух и слабый шепоток, такой далекий, что превратился в едва различимые звуки. Я шагаю вперед, держа в руке ключ, и отыскиваю помеченные двери: белый заштрихованный круг, обозначающий Возврат, а справа от него — пустой кружок, помечающий Архив.

Я останавливаюсь, собираюсь с силами, и шагаю во вторую дверь.

В тот день, когда я стала Хранителем, ты держал меня за руку.

Прежде ты никогда не держал меня за руку. Ты избегаешь любого соприкосновения, и я уже начинаю понимать почему. Но в тот день, когда ты берешь меня с собой в Архив, ты крепко сжимаешь своими иссохшими пальцами мою ладонь и ведешь меня. Мы не надели колец, и я уже предвкушаю, что меня захлестнет волна твоих эмоций и мыслей, но я не чувствую ничего — только тепло твоего прикосновения. Я думаю, почему так получается: из-за того, что ты умираешь, или ты научился мастерски отгораживаться от окружающего мира? Мне никогда не освоить эту способность. Что бы ни было тому причиной, я чувствую только твою хватку, и я этому рада.

Мы входим в первый зал: просторное место с округлыми стенами, отделанными темным деревом и светлым камнем. Ты говоришь, что это приемная. Я не вижу ламп или люстр, но здесь очень светло. Дверь, через которую мы вошли, отсюда кажется больше, чем со стороны Коридоров, и уже старой, поизносившейся.

Над дверью в Архив притолока отделана светлым камнем. На нем вырезана надпись: SERVAMUS MEMORIAM. Я пока не знаю, что это значит. Три вертикальные линии — символ Архива — выбиты между словами, а под ними выстроился ряд римских цифр. В дальнем конце зала за большим столом сидит женщина. Она что-то оживленно строчит в объемистом фолианте. На краю стола — табличка «Соблюдайте тишину». Заметив нас, женщина с готовностью откладывает ручку, и я понимаю: нас ждали.

У меня начинают трястись руки, но ты только крепче сжимаешь мою руку.

— Кензи, ты самая лучшая, — шепотом подбадриваешь ты, а женщина жестом приглашает нас к большим двустворчатым дверям за своей спиной. Они распахиваются в стороны, как крылья. И там, впереди, я вижу сердце Архива: бескрайний Атриум, усеянный рядами полок. Женщина не встает чтобы проводить нас, но, когда мы минуем ее, она приветствует тебя уважительным кивком и шепчет: «Энтони».

Ты ведешь меня дальше.

Здесь нет окон, потому что нет ничего вовне, но сводчатый стеклянный потолок над нами распространяет свет. Такое ощущение, будто у зала из дерева и мрамора нет ни начала, ни конца. Бескрайний стол проходит по центру как позвоночник, а от него ребрами в обе стороны ответвляются шкафы. Разделение на секции ограничивает пространство и делает его немного уютнее. Так оно кажется не таким неохватным.

Архив в точности такой, как ты рассказывал: лоскутное одеяло из дерева, камня и витражей, и чувство безмятежного покоя.

Но кое-что ты все же упустил.

Здесь красиво.

Так красиво, что я даже на мгновение забыла, что все эти шкафы вокруг заполнены телами. Что в изящных, отделанных деревом ящиках на полках лежат Истории. На торце каждого ящика приделана затейливая латунная рамка, а в ней — табличка с именем и датами. Как просто оказалось об этом забыть.

— Потрясающе, — говорю я слишком громко. Слова эхом разносятся по залу, и я корчу смущенную рожицу, вспомнив предупреждение на столе Библиотекаря у входа.