Елена с любопытством стала рассматривать старую фотографию, на которой была выхвачена навеки из унесшегося непонятно куда потока времени черноглазая красавица с красиво изогнутым тонким носом. Но какие печальные глаза! У Георгия Николаевича потеплел взгляд, а на лице появилась легкая грусть. «Сейчас появится Надежда Алексеевна», – подумала Елена.
– Фотографию всё показываешь? – зашла в кабинет свекровь. – Папанову народного артиста СССР дали.
– Ему не дали, – пояснил Георгий Николаевич. – Он его сам получил.
«Вот оно откуда: Суворовых не оставляют, Суворовы остаются сами», – подумала Елена и положила руку на плечо Николаю.
В первый же вечер по возвращении молодых из свадебного путешествия положение гувернантки-француженки Жаннет стало двусмысленным, и она исчезла через два дня, а обязанности гувернантки были переложены на домработницу Евгению Петровну. Через пару месяцев под тем предлогом, что теперь женщин в доме хватает, Надежда Алексеевна рассталась и с Евгенией Петровной, к которой и Георгий Николаевич, и Николай привыкли как к родному человеку. Когда вечером они поинтересовались, где Евгения Петровна, Надежда Алексеевна ответила, что теперь придется жить без домработницы, так как та слишком слаба, чтобы вести хозяйство. «Пора ей на покой», – сказала она. Все обязанности Евгении Петровны свекровь свалила на плечи Елены, оставив себе стратегию, маршальский жезл свекровей.
Разумеется, Надежде Алексеевне домашнее хозяйство доставляло тоже немало хлопот, но она ни разу не попросила мужа помочь ей в чем-либо. Николай же положительно не знал слов «домашние дела», поскольку в эстетике, которой он посвятил жизнь, их просто не было.
Елене было не привыкать управляться с хозяйством. У Гусевых оно было тоже не малое. Но вот чистить зубным порошком столовое серебро, которым пользовалось семейство Суворовых, и отстирывать и крахмалить кружевные салфеточки, которые лежали везде, как листья в осеннем саду, было ей горше пареной редьки. Тем не менее она предложила как-то:
– Хотите, Надежда Алексеевна, я сошью и вышью новые салфетки?
– Новые? – спросила свекровь. – Да и эти еще не старые. Этим салфеткам, Елена, скоро шестьдесят лет, а они переживут еще и нас. Не надо новых. Старых достаточно. Займитесь лучше столовым серебром. На двух вилках третий зубчик почернел, – в этой реплике главным было«займитесь»: множественное число снох означало крайнюю степень неудовольствия снохой единственной. – Да, пока не забыла, – вспомнила свекровь. – Николенька, наверное, запамятовал. В нашем доме заведен определенный порядок. Мы одна семья, protanto, единая касса.
XI
Подъехали к гостинице «Англетер».
– Откуда у него деньги? – спросила Софья. – Он ничего не взял из шкатулки.
– Деньги для него не проблема, – сказал Анвар.
Георгий счел нужным уточнить необычный оборот речи.
– Деньги сами идут к нему, – сказал он. – Может, потому, что он их не любит.
Софья задумчиво посмотрела на Георгия.
– У меня есть кое-какие средства, – сказала она, думая о другом. – На первое время.
– Деньги не женское дело, – отрезал Анвар.
Георгий едва не испортил дело, когда справился о том, какой номер занимает Суворов.
– Такого не значится, – ответили ему.
– Нету, – озадаченно сказал он, глядя на Анвара.
– Есть, – заверил тот.
– Да как есть? – вскинулся Георгий, и тут его пронзило: Бахметьев! Надо спросить Бахметьева.
– Софья, мне негоже во второй раз подходить. Спроси Бахметьева.
«Бахметьев», скорее всего, еще спал. Пришлось стучать в дверь несколько раз.
– Надеюсь, он без барышни, – сказала Софья. Было заметно, что ее озадачила эта заминка.
Дверь открылась, на пороге появился заспанный Суворов. В мятых брюках, белой рубашке с пятном на груди, правая рука за спиной. Софья шагнула к нему и, обняв за шею, прижалась к нему. Георгий с Анваром прошли в апартаменты. Постель была не разостлана. Лавр спал прямо на покрывале, не раздеваясь. На полу стояла пустая бутылка.
– Опять пил из горлышка? Гусар! – воскликнула Софья. Лицо ее, впервые за последние дни, осветилось светом сильного чувства, глаза были наполнены радостью.
Георгий вздохнул. Разумеется, он знал образцы мировой литературы, посвященные любви, но был уверен, что ни в одном романе, ни в одной поэме, ни в одном научном трактате нет и сотой доли того, что он чувствовал, когда смотрел с благоговением на любовницу своего брата. Его охватывало умиление от одной только мысли, что он может просто смотреть на нее, слышать ее голос, оказывать ей мелкие услуги, отдать жизнь за нее. Не иначе Георгий Николаевич Суворов шагнул в двадцатые годы двадцатого столетия прямо из раннего средневековья, не удосужившись снять с себя рыцарский костюм, из загадочной и непредсказуемой Франции в не менее загадочную и непредсказуемую Россию.