– Это ж надо… Так завести человека, – обратился Ананий к Брусницыну и Колесникову, не ведая, что те люди не посторонние.
– А вы отвечайте, – строго предложил Брусницын.
– Да. Не увиливайте, – поддержал Колесников.
– Они все вместе! – находчиво выкрикнула продавщица. – Одна компания.
Ананий пытливо огляделся: интересно, какие могут быть претензии к порядочному человеку?
– В чем дело, товарищи? – произнес он миролюбиво. – Пройдемте ко мне в кабинет.
– Но только «ин корпорэ»! – подбоченилась Тимофеева.
– Не понял? – насторожился Ананий.
– Значит – в полном составе! На латинском языке, – пояснила отличница Тая.
Ананий испуганно дернулся. Теперь он ждал подвоха от каждого, кто находился в торговом зале.
– Вы на продажу выставили краденые архивные документы, – Тимофеева прошелестела письмами графа Строганова. – Кто вам их сдал. Как их оценили?
– Ну знаете! – пришел в себя Ананий. – Существует закупочная комиссия, – он переждал и добавил устало: – Вы, мадам, меня утомляете. Не нравится – не покупайте, – он сделал несколько шагов в сторону. – И оскорбляете к тому же. Вот вызову милицию.
– Милицию?! – подстегнуло Тимофееву. – Я сама вызову милицию. Или вы забыли историю с литографиями? Я вам напомню.
Напоминать директору магазина о той истории было излишне. Он ее помнил, переволновался тогда, бедняга… Магазин выставил на продажу альбом цветных литографий художницы Остроумовой-Лебедевой, датированный 1923 годом, по довольно высокой цене. И случилось так, что Тимофеева в тот день заглянула в магазин. Альбом показался ей знакомым, только почему он в цвете? Тимофеева решила проверить себя, нашла в архиве эскизы, описания. Так и есть – никаких красок, все в черно-белом исполнении. Созвала экспертов в магазин, стала выяснять. И выяснила – литографии раскрасили ловкачи простецкими цветными карандашами и вздули цену… Поднялся скандал, исчезли квитанции с адресом того, кто сдал альбом на комиссию. Выходит, магазин имел свой интерес… Но постепенно все утихло – сложно было доказать что-либо.
– Так это были вы?! – всплеснул руками Ананий. – Точно, смотрю, знакомое лицо.
– Да, да! – веско ответила Тимофеева. – Хоть и прошло три года. А вы, значит, все работаете!
– Ну, знаете… Ничего ведь не доказано, – кажется, что Ананий не удержался и показал Тимофеевой язык. – Пройдемте ко мне. Выясним, кто поставил на продажу письма вашего графа.
Колесников наклонился к уху Брусницына, похожему на сырую лепешку: «Видишь, каков гусь? Мы бы с тобой бекали-мекали, а Софочка раз и в дамках».
Брусницын согласно кивнул, устремляясь за Тимофеевой в кабинет директора.
– Так ведь обед у нас, – крикнула вслед продавщица.
– Молчи! Ворюга, – цыкнула Тая, замыкая шествие.
– Я-то при чем? – возмутилась продавщица.
– Одна шайка! – вступил кто-то из посторонних книголюбов.
В это время звонок известил, что магазин закрывается на обед. Сонная продавщица оживилась. Вышла из-за прилавка, жестом птичницы выпроваживая гомонящих покупателей. Едва последний из них покинул помещение, она захлопнула дверь и навесила табличку «Перерыв».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Илья Борисович Гальперин нервничал. Причин для переживания было две. Во-первых, предстоящий визит сына. Тот собирался приехать к отцу в пятницу, как договорились, и вдруг неожиданный звонок на работу: жди, приеду к вечеру. Вторая причина увязывалась с первой. Как гром среди ясного неба, вернулась из Уфы Ксения, аспирантка, предмет его сердечного увлечения, тридцативосьмилетняя женщина с копной льняных волос, карими удивленными глазами и тонкими сухими губами крупного мужского рта…
Гальперину не хотелось, чтобы они встретились – Аркадий и Ксения. Аркадий не знал о существовании Ксении. Конечно, ничего особенного тут не было. Отцу шестьдесят два года, и он вправе распоряжаться своей судьбой без консультаций с сыном, которого вообще видит два раза в год. Но слишком уж молодо выглядит Ксюша…
Гальперин следил за Ксенией поверх газетного листа плывущим взглядом застоявшегося коняги. Ее смуглые тугие руки, прохладные и бархатные, сейчас орудовали в буфете, глухом и надежном, точно забытая крепость. Протирали всяческую дребедень, что собралась на полках буфета за долгие годы. По широкой фарфоровой доске с изображением резвящихся фавнов были разбросаны десятки безделушек, назначение которых трудно предугадать. Какие-то шкатулки, розетки, плошки, веера из страусовых перьев с перламутровой инкрустацией, два черепашьих гребешка, отделанных серебряной вязью, литые каслинские подсвечники, «поющие» фужеры, гранатовые бокалы муранского стекла, стадо желтых слоников в разводьях трещин…
– Ну и пылищи насобирал, – произнесла Ксения с особой округлостью на гласных. – Что же ты, Илюша? А задержись я еще на месяц, тогда в пыли и не нашла бы тебя. Ни тебя, ни твоего сюрприза… О каком таком сюрпризе ты мне сказал по телефону?
– Я?! – притворно удивился Гальперин.
– А кто же еще? Звоню тебе, спрашиваю о здоровье, а ты все о каком-то сюрпризе… Где он? – Ксения смотрела на Гальперина требовательным взглядом капризного ребенка. – Серьезно, Илюша!
Гальперин подавил искушение. Рано еще трезвонить о находке в россыпи Краеведческого музея. Услышит о письмах Толстого, испугается.
– Понимаешь, мне попался архив помещика Сухорукова. Он увлекался просветительством среди крестьян… Ну… Словом, пока рано о чем-то говорить. Но у Сухорукова есть мысли полезные для твоей диссертации, – промямлил Гальперин. – Мы еще к этому вернемся… Я даже написал тебе об этом письмо, но не отправил. Решил проверить кое-какие факты.