Положение его было упрочено: он состоял на государственной службе, получал определенное жалованье и по 500 рублей за каждый отредактированный им том «Заводской книги русских рысаков». Карузо мог продолжать свои работы, не думая о завтрашнем дне. Жизнь Сергея Григорьевича мало-помалу вошла в определенную колею и текла довольно мирно и однообразно. Летом он обыкновенно жил безвыездно в Егоровке, посещал Дубровский завод и оттуда заезжал ко мне на Конский Хутор, а зиму проводил в Одессе у своей тетушки, где имел скромную комнату в богатом доме княгини Лобановой-Ростовской. Этот дом когда-то принадлежал одесскому миллионеру Ралли, на дочери которого был женат князь Лобанов-Ростовский. Лобановы жили всегда в Петербурге или за границей, и большой особняк в Одессе стоял пустой. Тетушка Карузо была в дальнем родстве с княгиней и заведовала этим домом. Там я провел много счастливых часов в беседах с С.Г. Карузо. Раз или два в год Карузо ездил в Петербург по делам службы и на заседания комиссии по изданию заводских книг для разрешения всевозможных спорных вопросов по генеалогии, и тогда он останавливался у Путилова, в маленькой квартире на Знаменской улице.
С Путиловым Карузо был очень дружен, и эти отношения сохранились на всю жизнь. Кроме Путилова, у Карузо было еще несколько друзей. Прежде всего следует упомянуть Ф.Н. Измайлова, которому Карузо был обязан своей карьерой. Измайлов его искренне любил, уважал за честность и неподкупность и ценил как выдающегося знатока породы. Карузо отвечал ему тем же. Их отношения омрачились лишь в последние годы: они разошлись во взглядах на ведение Дубровского завода, главным образом на значение Бычка. Это расхождение имело глубоко принципиальный характер, и в нем не было ничего личного. Внешне отношения остались прежними, хотя в них и чувствовался уже известный холодок.
Дружба Карузо с известным в свое время коннозаводчиком Г.Д. Яньковым возникла на почве преклонения Карузо перед составом завода и коннозаводской деятельностью Янькова. Личное знакомство почтенного старца Янькова с юным Карузо только укрепило эти узы. Они вели обширную переписку, ныне этот архив находится у меня. В переписке отражено, как сердечно относился Карузо к Янькову и какое, порой преувеличенное, мнение он имел о значении яньковского завода. Но ближе всех Карузо был все же к К.К. Кнопу. Единственный раз в жизни мне пришлось наблюдать совершенно бескорыстную дружбу двух людей – именно такими были отношения Кнопа и Карузо. Было что-то трогательное и особенно задушевное в этих отношениях как с той, так и с другой стороны, дружба эта была идеалом прочности, сердечности и красоты.
Отношения Карузо со мной долгое время были дружескими и сердечными. К сожалению, наша дружба из-за пустого и плохо понятого положения одно время омрачилась, дело даже дошло до открытого разрыва. Карузо прислал ко мне в завод свою двухлетнюю Кассандру, дочь моего Недотрога и яньковской Храброй. Через год кобыла была ему возвращена с письмом, в котором говорилось, что у Кассандры нет резвости и, так как по себе она нехороша, ее следует продать. Карузо возмутился видом кобылы, счел, что она в полном беспорядке, что я погубил эту лошадь. Он был кругом не прав: Кассандра была тупая и дрянная кобыленка, но, ослепленный ее происхождением от своей любимицы Храброй, Карузо ждал от нее чудес резвости и думал, что я чуть ли не предумышленно погубил «великую лошадь». Я был, конечно, глубоко обижен этим, и наши отношения прекратились после обмена довольно резкими письмами. Размолвка продолжалась несколько лет, и только в 1910 году нас примирил Кноп во время Всероссийской конской выставки в Москве. Карузо отдал Кассандру в одну из призовых конюшен Москвы, там с нею провозились полгода и затем вернули ему кобылу как совершенно непригодную для бега.