У него была очень привлекательная внешность. Роста он был выше среднего, худоват, движения были медленны и размеренны, тембр голоса чистый и приятный. Глаза очень красивые и выразительные, задумчивые, полные грусти и доброты. У него был благородный, открытый лоб, красиво очерченный рот, правильный нос, все черты лица крупные. Жгучий брюнет, он носил прическу с пробором и маленькие усы. Он был, несомненно, красив и очень нравился женщинам.
У этого замечательного человека, как, впрочем, и у всех нас, смертных, были свои недостатки. Он был помешан на аристократизме. Считал, что род его – итальянского происхождения и получил известность с 1026 года, что в жизни этого рода было четыре периода: неаполитанский, сицилийский, венецианский и русский. По материнской линии он возводил свой род к царю Соломону! Карузо утверждал, что имеет право на графский титул, и хлопотал о признании за ним графского достоинства. Его враги над этим немало трунили, но Карузо был искренне уверен в своей правоте и не обращал никакого внимания на эти разговоры. Он, несомненно, скорбел о том, что родился бедным человеком и потому не мог расправить крылья на коннозаводском поприще. В оценках своих любимых лошадей он иногда переходил все границы и считал, что все и вся виноваты в том, что эти лошади не могли показать свой истинный класс. Впрочем, думаю, он искренно был убежден в их удивительных качествах, а все невзгоды, из которых главной было отсутствие у них резвости, приписывал злому року.
Жизнь С.Г. Карузо далась нелегко. Ему пришлось много пережить, бороться с нуждой, отказаться от мысли иметь конный завод, видеть крушение своих идеалов в собственном заводе, где он мечтал вывести рекордистов. Личная его жизнь также не дала ему радостей и утешения. Вот почему всем тем, кто иногда так страстно критиковал покойного ныне Карузо, я могу сказать: легко критиковать чужую жизнь, но тяжело и трудно эту жизнь прожить.
Я два или три раза был в заводе С.Г. Карузо и теперь опишу одну из своих поездок. Именьице Егоровка, чудом уцелевшее после разорения старшего Карузо, было в нескольких верстах от станции Перекрёстово Юго-Западной железной дороги, в шести или семи часах езды от Одессы. Карузо несколько раз бывал у меня в заводе, я часто с ним виделся в Одессе, и во время одной из бесед понял, что Сергей Григорьевич обижен тем, что я до сих пор не был у него в заводе. При первом же удобном случае я отправился к нему. Приехав на небольшую станцию, где курьерские поезда не останавливались, я сразу же увидел в сторонке высланный за мною экипаж. Когда поезд отошел, на перроне, кроме сторожей, начальника станции и меня, никого не оказалось. Экипаж был более чем скромный, упряжь тоже, а пара лошадей довольно убогая и неказистая на вид. Это произвело на меня тяжелое впечатление, напомнив о том, в каких стесненных обстоятельствах живет почтенная семья. На козлах восседал с довольно нахальным видом плотный, коренастый мужчина с брюшком, в картузе, рубашке навыпуск, поверх которой был надет пиджак, в высоких сапогах гармошкой. Это был странный наряд для кучера, и я спросил, давно ли он служит у Карузо. В ответ он отрекомендовался: «Я смотритель завода Борис Миронович Шилкин».
Я невольно улыбнулся, припомнив, что Карузо мне неоднократно о нем говорил и характеризовал его как большого плута. Полагаю, что этого Шилкина знала вся читающая коннозаводские журналы Россия, так как Карузо постоянно печатал объявления о продаже той или другой лошади и эти объявления неизменно заканчивались просьбою обращаться к смотрителю завода Борис Мироновичу Шилкину. Можно было подумать, что Шилкин – большой человек, и многие простаки-провинциалы были в этом уверены.
По дороге Шилкин рассказал мне, что он, собственно говоря, всё для Карузо: и смотритель завода, и управляющий имением, и доверенное лицо. Тон у него был очень самоуверенный, сразу же было видно, что распущен он невероятно, в чем я скоро убедился в Егоровке.
Показалось имение. Оно было расположено на бугре и имело скромный, чтобы не сказать жалкий, вид. Это было не имение, даже не зажиточный хутор, а несколько небольших, обветшалых построек. Сейчас же было видно, что хозяйство не ведется, что здесь одна усадьба, а вся земля сдается в аренду. Так и оказалось в действительности. Небольшой, крытый железом дом был окружен с трех сторон садиком, где преобладала тощая акация. Поодаль от дома находилось несколько служб и две-три постройки. Еще дальше конюшня. Манежа, конечно, не было. Все постройки были глинобитные и крыты соломой. В общем, убожество. На крыльце дома меня уже ждал молодой хозяин. Мы с ним, как старые друзья, облобызались, и я впервые переступил порог его дома.