Жил Льгов неподалеку от киностудии «Ленфильм», но, встречая гостя, шутливо отрекомендовался:
— Владимир Льгов, известный писатель, сосед Петропавловки.
Внешне он напоминал великого француза — генерала Шарля де Голля: высок, жилист, бодр, и даже звук «р» у него мягко грассировал! Видимо, писатель еще не знал об убийстве, потому как вел себя совершенно естественно, спокойно, с юмором — и Корсаков сдержал себя, прикрывшись пошлой фразой про дело, которое прежде всего. (Успел даже подумать: если бы не стечение обстоятельств, мог бы и сам еще не знать о Гридасе.) Ну и, потом, честно говоря, Игорь был уверен, что после грустной вести беседа прекратится, а узнать он хотел многое.
В небольшой квартирке Льгова восхищал идеальный порядок, удивительный для одинокого пожилого мужчины: все аккуратно расставлено по столам и полкам, никакой пыли и грязи. Только рабочий стол являл собой островок творческого бедлама в этом царстве порядка.
Дав гостю пройти от дверей по коридорчику, хозяин спросил:
— На кухню желаете или в комнату?
— А какая разница? — шутливо спросил Корсаков.
— Да никакой, просто если будем пить кофе в комнате, то больше суеты, — усмехнулся Льгов. — Впрочем, время обеденное, может, хотите чего-нибудь посущественнее?
— Спасибо, сыт, — ответил Игорь, хотя следовало бы признаться, что кусок в горло ему не влезет.
— Тогда на кухню, — последовало приглашение.
Пока наслаждались ликером, а хозяин вдумчиво и церемонно варил кофе, пока пили его не спеша, Льгов внимательно слушал. Корсаков, поясняя свой интерес, еще раз проверял правильность конструкции, которая сложилась в его представлении к этому времени.
— Да. Ну, что я могу вам сказать, Игорь Викторович? Вы, конечно, обратились по адресу! Вот уже лет сорок я во всем мире известен как разоблачитель так называемой «парапсихологии».
На лице Льгова появилась гримаса, которая выражала крайнюю степень презрения, дополняя саркастические интонации речи.
— Вся эта возня с Тибетом, чакрами и тому подобной ерундой вносит такую сумятицу в мозги, что страшно становится. Поэтому помогу чем смогу. Вас я выслушал, пафос понял, — он вскинул ладонь. — А как у нас со временем?
— Время есть, — успокоил его Корсаков. — Так что, Владимир Евгеньевич, я в вашем распоряжении.
— Так вот, о рукописях, свитках и тому подобном. Начну издалека, чтобы вырос фундамент для понимания. Вы, конечно, слышали о недавнем скандале с воровством экспонатов из Эрмитажа. Свалили все, как говорится, на «крайних», кричат на всех углах, что решили проблему. А на самом деле?! Полная ерунда! Вы помните, много лет назад из «Салтыковки» тоже пропали еврейские манускрипты?
Конечно, Корсаков помнил! Не помнить такое невозможно. В декабре 1994 года в Санкт-Петербурге задержали несколько человек, попавшихся на краже из знаменитой библиотеки имени М.Е. Салтыкова-Щедрина — одной из лучших российских библиотек. Скандал разразился грандиозный! Книги, редчайшие рукописи с вековой историей, оказывается, выносили из библиотеки пачками! Расхищали, без преувеличения, национальное достояние! И что? А практически ничего! Нашли единиц — тех, которых было удобно показать миру как виновных во всем, и спустили дело на тормозах.
Льгов между тем продолжал:
— Зачем я об этом напоминаю? Затем, чтобы вы поняли: что бы ни говорили в разных там учреждениях и хранилищах, а точного учета подобных ценностей у нас нет. Даже если вам предъявят какую-нибудь картотеку — она ничего не значит! Это и к вопросу о тибетских манускриптах в официальных хранилищах относится. Теперь — о частных.
Льгов отпил из стакана воды.
— Начну издалека, раз есть время. Рукописи, свитки, копии и все прочее, что может вас вдохновить, стали поступать в Россию давно, хотя были скорее такими же атрибутами, как магниты для холодильников, которые сегодня привозят все туристы.
— Но рукописи всегда соприкасались с вопросами о власти, — вмешался Корсаков.
— Судя по рассказу о событиях семнадцатого года, вы хорошо ориентируетесь.
Так вот, Бокий, как вы сами сказали, заинтересовался Востоком с подачи «тибетцев».
Сам Глеб был человеком своеобразным. Жадным в жизни, в чувствах, в ощущениях, в знаниях — во всем. Но самой сильной его страстью была все-таки власть. Не простая, открытая, всем очевидная. А власть тайная, особая, управляющая той, видимой. Понимаете?
— И для достижения ее Бокию требовались сокровенные знания, заключенные в тибетских рукописях?
Льгов помолчал, взвешивая что-то, потом, тщательно подбирая слова, ответил: