— Не лезь наперед батьки…
— Чо, будет особое распоряжение?
— Будет.
Антон Бирюков подошел к Гвоздареву и Хлудневскому. Поздоровался с ними за руку. Невесело спросил:
— Ну, земляки, не разгадали еще, какая беда здесь случилась?
— Темный лес — тайга густая, — глуховатым басом ответил бригадир.
Прокурор, подозвав к себе понятых, стал объяснять их права и обязанности. Затем все подошли к неглубокой яме. Следователь Лимакин стал рыться в портфеле, видимо, отыскивая бланки протокола осмотра места происшествия. Эксперт-криминалист Семенов с разных точек несколько раз сфотографировал яму с желтеющим на ее дне черепом. Судмедэксперт Борис Медников молча натянул на руки резиновые перчатки и, присев на корточки, стал осторожно отгребать от черепа успевшую подсохнуть землю. Потом взял череп в руки, внимательно осмотрел его со всех сторон и, глянув на прокурора, мрачно изрек:
— Надо было археологов сюда везти, а не оперативную группу.
— Очень старое захоронение? — спросил прокурор.
— Не меньше, как полувековой давности.
— Мужики!.. — будто сделав великое открытие, воскликнул Торчков. — Это наверняка в революцию ухайдакали бедолагу.
— Логично, — буркнул Медников.
— Как?..
— Правильно, говорю, мыслите.
Торчков вскинул глаза на угрюмо насторожившегося Инюшкина:
— Слыхал, Арсюха?.. Товарищ одабривает мои мысли…
— Не суетись, Ваня, нето намыслишь на свою голову, — тихо проговорил Инюшкин.
Чтобы полностью разрыть захоронение, прокурор попросил шофера «уазика» принести из машины лопату. Антон Бирюков внимательно наблюдал за раскопками. Судя по тонкому, переплетенному травой слою земли над костями, труп был зарыт самое большое на полметра. Одежда и останки человека истлели настолько, что создавалось впечатление, будто в землю зарыли голый скелет. Когда орудовавший лопатой следователь Лимакин дорылся до ног захороненного, лопата неожиданно скрежетнула по металлу.
— Осторожнее, Петр, — тревожно сказал прокурор.
Следователь отложил лопату и стал разрывать корневища травы руками. В том месте, где должна была находиться берцовая кость правой ноги, ко всеобщему удивлению начала вырисовываться замысловатая ржавая конструкция из склепанных между собой металлических планок. Лимакин разрыл конструкцию полностью, и стало очевидным, что она не что иное, как протез голени. Прокурор обратился к судмедэксперту:
— Боря, нельзя ли определить «фирму» этого изобретения?
Медников долго осматривал переплетение ржавых планок, затем неопределенно пожал плечами:
— То ли самоделка какая-то, то ли в былинные времена изготовляли такую замысловатость.
— Но ведь это протез!
— Разумеется.
Прокурор посмотрел на понятых, потом на бригадира Гвоздарева с дедом Лукьяном Хлудневским:
— Кто из ваших земляков имел протезную ногу?
— В какой период времени? — мигом вставил вопрос Торчков.
— Лет пятьдесят… шестьдесят тому назад.
Бригадир усмехнулся:
— Меня в ту пору даже в пеленках не было.
— Зато я вполне сознательный в те годы был, — с достоинством заявил Торчков. — Как понимаю, тот период близок к колчаковщине, а при Колчаке по Березовке да окрестным селам зверствовал Калаган. Многих мужиков этот проклятый контра и без ног, и без рук оставил. А сколько на смерть расстрелял — не перечесть…
— Ты, Иван, с какого году рождения? — поправляя на голове соломенную шляпу, осторожно спросил Хлудневский.
— Чо, свататься надумал? Какая тебе разница, с какого?..
— Такая, что родился ты в семнадцатом году и колчаковского зверства, можно сказать, не видел. Я на семь лет старше и то колчаковщину помню так себе…
— Дак, ты ж из ума теперь выжил! — огрызнулся Торчков.
— Нет, Иван, с моим умом все в порядке: Фамилия-то начальника колчаковской милиции, если хочешь знать, была не Калаган, а Галаган.
— Хрен редьки не сладче.
— Так-то оно так, но ты следователей не путай, — Хлудневский встретился с прокурором взглядом. — После империалистической да гражданской войны у нас тут в самом деле много инвалидов насчитывалось, однако не могу припомнить таких, кто на железном протезе ходил. Все безногие на костылях либо на самодельных деревяшках хромали.
— А случаев, когда люди безвестно пропадали, не помните? — спросил Хлудневского прокурор.
Старик задумчиво царапнул бороду:
— Когда почтовый тракт через Березовку действовал, разный непутевый народ по нему шлёндал. Даже беглые каторжане бродили. И ограбления случались, и тайные убийства. В тридцатые годы, как коллективизация завершилась, жизнь спокойно потекла, без скандальных событий.
— Лукьян, слушай меня!— нетерпеливо вмешался в разговор Торчков. — И при колхозной жизни хватало скандальных фокусов. Вспомни тридцать первый год, когда одноногий председатель нашенского колхоза зачистил под метелку общественную кассу и укатил на колхозном жеребце безвестно куда…
— Имеешь в виду Жаркова Афанасия Кирилловича? — уточнил дед Лукьян.
— А то кого же!
— Афанасий на костылях ходил, не на протезе.
— За уворованные у колхоза деньги он вполне мог купить железную протезу.
— Где их тогда продавали? Это теперь к инвалидам внимание проявляют, даже автомобили бесплатно выдают. А после империалистической, старики сказывали, вручат безногому от имени царя-батюшки костыли и хромай на них по гроб жизни.
— Вы, товарищ Хлудневский, хорошо знали того председателя? — заинтересовался прокурор.
— Как сказать… — дед Лукьян замялся. — Счетоводом я при нем в колхозе работал.
— Оттого и в защиту полез! — мгновенно подхватил Торчков. — Тут, если разобраться, одна шайка-лейка…
— Ваня, побереги патроны, — осуждающе проговорил молчавший до этого Инюшкин.
Торчков задиристо развернулся к нему:
— Воздержись, Арсюха, с подковырками. Или забыл, что председатель до побега у твоего родного батьки квартировал?..
Арсентий Ефимович ошарашенно глянул на Антона Бирюкова:
— Во попер Кумбрык в атаку! И боеприпасов не жалеет…
— Давайте, товарищи, серьезно поговорим, — предупреждая назревающую перебранку, сказал прокурор.
Сумбурно возникшие воспоминания через несколько минут превратились в мирную беседу, в которой, в основном, участвовали дед Лукьян Хлудневский и Арсентий Инюшкин. Несколько раз неудачно вклинивавшийся в разговор Торчков разочарованно отошел в сторону и с внезапным интересом, словно любопытный ребенок, стал наблюдать за экспертами. Те что-то измеряли среди костей в разрытой ямке, записывали, подсчитывали и фотографировали.
Прокурор, изредка задавая старикам уточняющие вопросы, выяснил, что Афанасий Кириллович Жарков был «главным заводилой» коллективизации и, когда Березовский колхоз организовался, стал первым его председателем. Появился Жарков в Березовке в революционные года вместе с возвращающимися по домам участниками империалистической войны, по «происхождению» был не сибиряк, а откуда-то с Запада: то ли балтийский матрос, то ли большевик, направленный в Сибирь налаживать Советскую власть. Носил всегда старую кожанку, в виде тужурки, с наганом в кармане. В период колчаковщины командовал партизанским отрядом за Потеряевым озером, в окрестностях села Ярского. Был тяжело ранен — лишился правой ноги ниже колена. После ранения приспосабливался ходить на деревянном протезе, однако не получилось. Говорил, мол, осколок в культе остался и при протезной ходьбе боль причиняет, а костыли при натренированных руках — самое то, что надо. Семьи у Жаркова не было, хотя к тридцатым годам возраст его уже за сорокалетие перебрался. Исчез он очень таинственно. Вечером запряг в рессорный ходок выездного жеребца и укатил из Березовки неизвестно куда. После ходили слухи, будто видели беглеца: кто — в Серебровке, кто — в Ярском, а кто-то даже — в Томске. Слухи слухами, но человек как в воду канул. Вместе с Жарковым вроде бы пропала из колхозного сейфа тысяча рублей. Эти деньги, кроме председателя, никто другой взять не мог — ключ к сейфу был только у Жаркова.