Снова пошел снег. Рано или поздно он разрушит круг, удерживавший то, что осталось от сэра Стюарта. Хотя я представления не имел, куда тот пойдет, чтобы укрыться от солнца. Возможно, какой-нибудь посмертный инстинкт выживания и поможет ему сделать это. А может, и нет.
Так или иначе, я вряд ли мог что-нибудь поделать, и этот факт я ненавидел со жгучей страстью. Сэр Стюарт и остальные духи отчаянно нуждались в Морти Линдквисте. При жизни я был Гарри Дрезденом, крутым чародеем. Теперь я стал Гарри Дрезденом, бестелесным вестником, уговорщиком и обольстителем.
Мне отчаянно хотелось разнести что-нибудь к чертовой матери на мелкие кусочки и испепелить их до последнего.
С учетом обстоятельств это представлялось мне не лучшим настроем для ведения цивилизованных дипломатических переговоров.
– А! – произнес кто-то зловещим маслянистым шепотом у меня за спиной. – Она не ошиблась. Этот длинный вернулся-таки.
– Только посмотрите на него, – отозвался другой, нечеловечески пронзительный. – Сколько вкуснятины!
– Но нам приказано…
– «Приказано!» – презрительно перебил третий голос. – Ее здесь нет. Мы разделим его на троих, и никто ничего не узнает.
– Обеими руками «за», – с готовностью поддержал второй голос.
– Согласен, – немного помедлив, произнес первый.
Я оглянулся и увидел три силуэта в темных балахонах, уже знакомых мне по вчерашнему нападению на дом Линдквиста. Лемуры. Одеяния их лениво колыхались от дуновения призрачного ветра, словно они плыли не в воздухе, а в воде. Они подобрались ко мне так близко, что я мог разглядеть в тени под капюшонами черты бледных лиц и голодный блеск сверкающих глаз.
– Держи его! – произнес первый лемур.
И трое самых злобных и голодных призраков старого Чикаго устремились на новую жертву.
Лемуры бросились в атаку, и я исчез, взмыв вертикально вверх.
– Эй! – окликнул я, вися в воздухе в сотне футов над их капюшонами. – Неудачное время выбрали, придурки, чтобы связаться со мной!
Головы под капюшонами запрокинулись, чтобы посмотреть вверх, но на фоне темного неба, да еще в снегопад, меня вряд ли можно было увидеть, тогда как их силуэты на белом снегу очерчивались предельно четко.
Я замахнулся кулаком, снова исчез и возник за спиной лемура номер один. Мой кулак угодил ему точнехонько в основание черепа.
– Хрясь! – торжествующе выкрикнул я.
Знаю, в нападении со спины мало чести, зато с точки зрения выведения противника из строя это чертовски эффективно. Лемур сдавленно охнул и полетел в снег – оставшиеся два в панике отпрянули в стороны. Я несколько раз лягнул поверженного парня в шею и голову, дабы он гарантированно попал туда, куда попадают с сотрясением мозга в их потустороннем мире, и все это время бессвязно кричал в ярости.
Мои инстинкты предупредили меня в последнюю долю секунды: я ощутил на затылке холодное дыхание, а в спину толкнула волна пульсирующей призрачной энергии. Я исчез, чтобы возникнуть в пяти футах позади моего предыдущего местоположения, и на этот раз приложил все усилия, чтобы возникнуть лицом в нужную сторону.
На моих глазах один из оставшихся лемуров нанес сокрушительный удар долбаным топором в то место, где только что находился мой череп. Разумеется, врезав в никуда, он потерял равновесие, а я надрал ему задницу – практически в прямом смысле. Чуть откинувшись назад, я представил себе, будто с силой пинаю алюминиевую банку. Пендель вышел что надо, и лемур тоже полетел мордой в снег.
– Кто здесь человек? – проорал я распластанным лемурам пронзительным от злости и возбуждения голосом. – А? Кто здесь человек?
С головы у второго слетел капюшон, под которым обнаружился ничем не примечательный человек среднего возраста; судя по выражению лица, он совершенно не понимал, о чем это я. Что ж, логично: кто знает, сколько десятилетий массовой культуры прошло не замеченными этими лемурами? Возможно, они даже никогда не слыхали об Уилле Смите.
– В свое время меня совершенно не понимали, – пожаловался я.
Судя по всему, в том, что касается элементарной математики, я тоже не орел: пока я изображал Уилла Смита, словно ниоткуда возник лемур номер три и огрел меня по башке бейсбольной битой.
Боль была совершенно неописуемая – на порядок сильнее той реакции на психологическую травму, которой я ожидал. Она сопровождалась чудовищной, олимпийского калибра тошнотой и пятибалльным ураганом замешательства. Я еще успел отстраненно подумать, что эго можно уязвить в буквальном смысле слова. Еще секунда-другая ушли у меня на то, чтобы понять, что я плыву, чуть покачиваясь, а мое призрачное тело повернуто под углом примерно сорок пять градусов к земле. А потом в голове моей грянул гром, и ночь прорезал вопль, полный голода и торжества.