В Молли присутствовало темное начало. Я заглядывал ей в душу. Я видел это не в одном из ее потенциальных будущих. Я ощущал это в ее магии, когда она – из лучших побуждений – колдовала с хрупкими людскими сознаниями.
Но хотя она зубами и когтями дралась в Чичен-Ице бок о бок с нами… Она не убийца. Не Молли.
Так ли?
В определенных условиях, при определенных обстоятельствах людей можно довести до крайностей. Я сам пожертвовал своей душой и будущим ради спасения своей дочери.
А я ведь был учителем Молли. Наставником. Образцом для подражания.
Могла ли моя смерть толкнуть ее на крайние меры, как толкнула на них меня возможная потеря дочери? Отринула ли она все, чему я пытался ее обучить, ради того, чтобы использовать свою силу без всяких ограничений?
«А почему бы ей этого не сделать, тупица? – услышал я у себя в мыслях собственный голос. – Не ты ли показал ей, как это делается? А ведь она всегда была способной ученицей».
Хуже того, для чародея Молли отличалась особой восприимчивостью – столь остры были ее сверхъестественные чувства, что вихри магических энергий или эмоций, которыми неизбежно сопровождаются смертельно опасные ситуации, причиняли ей боль, психическую и физическую. А ведь я даже не задумывался об этом, когда потащил ее с собой в Чичен-Ицу на самую опасную, кровавую и смертоносную затею из всех, в которых мне довелось участвовать.
Могла ли боль от участия в такой битве сотворить что-то с моей ученицей? Не оставило ли это у нее незаживающих ментальных шрамов, подобно тому физическому шраму, который остался у нее от пулевого ранения? Мать-перемать, да для этого достаточно войны и без всяких сверхъестественных штук, а ведь в Чичен-Ице хватало в достатке и того и другого. В таких условиях трудно не рехнуться, хотя мне это, как ни странно, в основном удалось.
Я не хотел признавать это и даже думать об этом, но не мог и отрицать, что, возможно, моей ученице повезло меньше, чем мне.
– Эй! – негромко окликнул меня Баттерс. – Гарри! С вами все в порядке?
– Хм… – ответил я. – С учетом обстоятельств ответ в любом случае выйдет субъективным.
Он кивнул:
– Никто не хотел оказаться тем, кому придется посвящать вас в подробности. Но Мёрфи практически уверена. Она говорит, что если бы работала до сих пор копом, то старалась бы найти достаточно улик, чтобы упрятать виновного за решетку.
– Угу, – тихо пробормотал я. – Я понимаю, что она имеет в виду. – Я сглотнул. – Тогда почему она этого не сделала?
– Нам нужна Молли, – признался Баттерс. – От нее зависит, будем ли мы жить долго и счастливо или все сгинем после первых же двух стычек с фоморами.
Я устало потер глаза.
– Ладно. Это… Над этим я подумаю. Но это не значит, что я поверил. Нет, пока сам с ней обо всем не поговорю. Не посмотрю собственными глазами на ее реакцию.
– Хорошо, – мягко произнес Баттерс.
Я внимательно на него посмотрел:
– Мёрфи не хотела, чтобы вы мне это рассказывали?
Он пожал плечами:
– Мёрфи сейчас порой не та, какой была раньше. То, чем она занимается… сильно на ней сказывается. Она становится все более замкнутой и настороженной.
– Могу себе представить.
Баттерс кивнул:
– Но я-то… Я всегда был из тех, кто доверяет интуиции. И мне кажется, вам нужно все это знать.
– Спасибо, – сказал я. – Но у нас есть и другие проблемы, да?
Усталое, озабоченное лицо его вдруг осветилось улыбкой.
– Конечно есть. Гарри Дрезден вернулся. Что это?
Я положил в объемистый карман плаща пистолет сэра Стюарта.
– Пушка, – ответил я. – Мне тут ее доверили…
– Ого! – сказал он слегка небрежным тоном, стараясь не выказывать беспокойства. – А в меня она, случайно, не выстрелит?
Я с улыбкой помотал головой:
– Нет. Опасна только для призраков. Если мне вообще удастся привести ее в действие.
Снег прекратился, и Баттерс выключил дворники.
– Каково это?
– Что именно?
– Быть… это… ну, вы понимаете.
– Мертвым?
Он передернул плечом, пряча неловкость:
– Призраком.
Я подумал немного, прежде чем ответить:
– Все, что у меня болело все время, теперь в норме. Не испытываю ни голода, ни жажды. Во всех остальных отношениях это примерно так же, как при жизни… за исключением того, что моя магия исчезла. И еще, видите ли, почти никто меня не видит и не слышит.