Совесть и чувство вины медленно пожирали Мёрфи изнутри. Я знал ее давно. Знал, о чем она думает. Знал, что ей дорого. Знал, как больно ей приходится. Я не сомневался в правильности своих предположений.
Но я знал также, что эта женщина ни за что не убьет другого человека, пусть даже окончательно и бесповоротно съехавшего с катушек, если только это не будет абсолютно необходимо. Любому разумному человеку вообще нелегко убивать – но Мёрфи противостояла этому демону долго, очень долго. Ясное дело, моя смерть причинила ей боль – и, поверьте, мысль о том, что я никак не могу этого изменить, сильно расстраивала меня. Но почему совесть начала глодать ее именно сейчас? Для чего разыгрывать из себя дамочку, когда я всего-то попросил раздобыть немного информации у ее бывшего мужа? Ведь если женщине что-то нужно, ее не остановят даже кирпичные стены.
А еще я заметил, что, когда мы говорили о выстреле, которым меня убили, о возможном расположении стрелявшего, о круге подозреваемых, Мёрфи могла бы сообщить гораздо больше. Могла, но не сообщила.
Она ни разу, ни словом не упомянула Кинкейда.
Кинкейд – не совсем человек, наемник – работал на самую страшную девочку из всех, что обитают на нашей зеленой планете. Прожив несколько столетий, он стал уникальным бойцом. Каким-то образом ему удалось преодолеть негативные стороны функционирования человеческой нервной системы – по крайней мере, в том, что касалось стрельбы в совершенно неблагоприятных условиях.
И именно он сказал мне, что, если ему понадобится меня убить, он выстрелит с расстояния по меньшей мере в полмили из крупнокалиберной винтовки.
Мёрфи не хуже меня понимала, что мнение убийцы с многовековым стажем было бы неоценимо в расследовании. Я сам не стал этого предлагать, поскольку Мёрфи с ним вроде как встречалась некоторое время и до сих пор оставалась не совсем к нему равнодушна. Вот мне и показалось, что пусть лучше она сама поднимет этот вопрос.
Но она этого не сделала.
Ни разу не упомянула его имени.
Она вообще провела наше совещание слишком быстро и готова была поцапаться со мной по любому поводу. Весь этот спор насчет Фитца и его команды, похоже, являлся лишь дымовой завесой.
Оставалось только понять, ради кого все это разыгрывалось. Ради меня, чтобы потенциально безумный призрак не отправился мстить направо и налево? Или она делала это ради себя самой, поскольку отказывалась сопоставить свой образ Кинкейда с тем безликим снайпером, который меня убил?
Похоже, что так. То, что она понимала сердцем, заставляло ее разум лихорадочно искать менее болезненную правду.
Мои выводы основывались на знании человеческой природы вообще и личности Мёрфи в частности, а еще на интуиции, – в конце концов, я всю жизнь доверял своим инстинктам.
Мне казалось, они не ошибались и сейчас.
Я прокрутил в голове возможные варианты. Представил себе Мёрфи в первые дни после моего убийства – разбитую, раздираемую эмоциями. Мы так и не узнали, сможем ли мы с ней быть вместе. Несколько раз нам что-то мешало. Я понимал: когда пройдет достаточно времени, чтобы ее гнев утих, его место займет скорбь. Я представил ее спустя месяц: уволенную из полиции, с личной жизнью, пущенной под откос…
Слух о моей смерти наверняка разлетелся быстро – не только среди чародеев Белого Совета, но и среди оставшихся вампирских коллегий, среди членов Паранета и вообще всех, имеющих отношение к сверхъестественному миру.
Кинкейд, вероятно, узнал об этом спустя день или два. Стоило кому-либо написать обо мне хоть строчку в рапорте, Архив, сверхъестественный хранитель всех письменно запечатленных знаний, обитавший в теле девочки по имени Ива, узнал бы об этом. А я был, возможно, единственным в мире человеком, которого она считала своим другом. Сколько ей сейчас? Двенадцать? Тринадцать?
Весть о моей смерти, наверное, стала для Ивы ударом.
Кинкейд, должно быть, отправился к Мёрфи утешить ее в меру сил. Не с кружкой горячего шоколада и теплым пледом – нет, совсем по-другому. Скорее он принес пару бутылок виски и компакт-диск с какой-нибудь сексуальной музыкой.
«Особенно если он в это время находился в Чикаго», – нашептывала у меня в голове темная, вредная часть моего сознания.
Я представил, как Мёрфи ищет утешения там, где возможно, и нежно прощается с ним, когда он уходит, – а потом на протяжении нескольких следующих недель медленно сопоставляет факты и делает выводы. Все время повторяет себе, что она, возможно, ошибается. Что все не так, как кажется.