Я – в грязном, мокром, изодранном костюме, от которого до сих пор воняло дохлой рыбой, и на позаимствованном двенадцатискоростном велосипеде – уставился на него и проговорил:
– Ага. Вот он я, Усама бен Ладен. Адские погремушки, разве не видно, что мне некогда?!
– Вам следует пройти с нами, сэр, – произнес Брэдли.
Он не шутил. Поза его осталась прежней, но тембр голоса изменился самым недвусмысленным образом.
– Брэдли, – начал я, не слезая с велосипеда. – Я прекрасно понимаю, что вы при исполнении. Но поверьте, ваши действия могут причинить страшный вред. Всем без исключения.
– Мистер Дрезден, – сказал Брэдли, – в прошлом вы принесли департаменту немало пользы. И уже знаете, как все устроено. Просто смиритесь. Вас отпустят через пару часов.
– Нет у меня этой пары часов, – объяснил я, а поскольку тоже не намеревался скрывать своих намерений, твердо уставился на него и добавил: – Ни у кого их нет.
Когда я делаю такие страшные глаза, люди обычно отворачиваются.
Брэдли не отвернулся.
Говорят, что глаза – зеркало души. И правильно говорят. Сколько надо времени, чтобы заглянуть в душу? У всех по-разному, но почти нисколько, если человек на взводе. Мы же стояли посреди города, где на взводе был не один человек, а миллионы. В общем, для подобной связи обстановка была самая благоприятная.
Поэтому я почти мгновенно увидел настоящего Брэдли – не простого парня в скромном костюме, а громадный дуб с такой раскидистой кроной, что он казался квадратным и своей тенью накрывал куда больше пространства, чем занимал физически.
Не требовалось быть гением, чтобы понять: сейчас я видел характер этого человека и невозмутимое чувство ответственности, с которым Брэдли нес бремя полицейской службы. Это вовсе не значило, что он неподкупен, – но, как любое крепкое дерево, он не прогнется под натиском обстоятельств, если только не заработает травму или душевный недуг. Его образ навалился на меня с поистине океанской силой. Так бывает, когда нахлынувшая волна сшибает вас с ног. Пытаясь разорвать эту связь, я едва не грохнулся с велосипеда.
Вы спросите, как выглядит сам Гарри Дрезден, когда ему заглядывают в душу? Понятия не имею. Единственными зеркалами души являются окружающие нас люди, и те, в ком мне довелось отразиться, реагировали на увиденное не лучшим образом.
Брэдли приглушенно вскрикнул, пошатнулся и отступил. Споткнулся и упал, неловко приземлившись на локти, и, похоже, растянул шею. Пару секунд он просто лежал, тяжело дыша.
– Что за хрень?! – Отбросив полу пиджака, Рудольф схватился за пистолет. – Что за хрень ты с ним сотворил, Дрезден?!
На всякий случай я вытряхнул из-под рукава защитный браслет:
– Ничего особенного. Через минутку очухается.
– Что ты с ним сделал? – Рудольф выхватил пистолет и прицелился в меня. Судя по голосу, он был в панике.
А его палец – на спусковом крючке.
Рудольф – один из тех блаженных идиотов, считающих, что всему на свете можно найти рациональное объяснение. За время работы в отделе специальных расследований он из раза в раз сталкивался с самыми что ни на есть сверхъестественными вещами, но каким-то образом оставался невосприимчив к реальности. Как минимум, по внешним признакам. Наверное, эта особенность помогала писать безупречные рапорты, где паранормальная активность сводилась к наименьшему общему знаменателю и прекраснейшим образом укладывалась в рамки общепринятых категорий.
Дураком Рудольф не был. По-настоящему тупой человек не сумел бы сделать карьеру следователя и льстивого политикана. За свойственным ему отрицанием стояла не столько реакция рассудка, сколько полное отсутствие морального мужества и парализующая неспособность посмотреть в глаза истине, которую Рудольф находил кошмарной.
Другими словами, он был трусом.
– Стрелковая дисциплина, детектив, – тихо напомнил я, не двигаясь с места. – Я недостаточно близко, чтобы представлять реальную угрозу, и вдобавок сижу на треклятом велосипеде, так что класть палец на спусковой крючок совсем необязательно.
– Заткнись на хрен! – рявкнул он, слегка поежившись на бранном слове. – Руки вверх! Медленно и аккуратно!
Его голос полнился агрессией, и Зимней мантии это не понравилось. Или, наоборот, понравилось сверх всякой меры. Слепой инстинкт подсказывал, что пора рискнуть, броситься к этому голосистому балбесу и свернуть его тощую куриную шею. Но это было бы невежливо.
Поэтому я без резких движений выполнил приказ, хотя торопился и вдобавок кипел от растущего гнева. Адские погремушки! Если мещанская бюрократия иногда и уместна, то явно не этой ночью.