Видимо, чувствуя что-то непристойное в том нервном и радостном возбуждении, которое охватило их в самолете, эмигранты старались сдерживаться, не привлекать внимания прочих пассажиров, вести себя достойно, как ведут выписанные из больницы под взглядами недавних соседей по палате. Но во время пересадки в Берлине, когда летевших на Вену отвели в специальный зал ожидания, ликование стало прорываться открыто — размашистым жестом, громким смехом, готовностью заговорить с незнакомым. Полились обычные эмигрантские байки и легенды.
— …А мой шурин, представляете, решил вывезти несколько бриллиантов в каблуке, но в последний момент испугался и перед самым таможенным залом обменялся ботинками с братом. А кто-то, видимо, еще раньше донес. Потому что в зале его сразу на обыск и сразу: «Снимай ботинки». Искрошили в мелкие куски — и полный конфуз. А шурин приободрился, кричит: «Я босиком в Европу не поеду. Вы не имеете права меня без обуви выгонять». А они: «Мы вам не обувной магазин. Возьмите у кого-нибудь из провожающих ботинки и летите с глаз долой». Тут брат его разувается и — ха-ха! — чего не сделаешь для родного человека! — отдает ему ботинки. Так шурин и улетел с бриллиантами.
— Да, удачно. А вот из Грузии, говорят, подпольный миллионер уезжал. Все, конечно, понимали, что он будет миллионы вывозить. Но как? Уж обыскивали их, уж смотрели — каждую вещь лазером прощупывали. А у него и вещей почти не было. Так — одежонка, фотоаппарат, ковер, обручальные кольца. Правда, мебели дешевой накупил в магазине. Уж таможня эту мебель щупала, нюхала, скребла, ковыряла. И ничего — так и отпустили. А он приехал в Израиль, получил по морю свою мебель и все гвозди тут же из нее клещами повытаскивал. А гвозди-то из платины. Вот так-то.
Бабка Наталья тоже нашла собеседницу: молодую женщину, не слыхавшую песен Лещенко, стихов Северянина, не видавшую в кино Мэри Пикфорд, считавшую, что Эстонию русские отвоевали у Англии во времена Крымской войны. Илья, отведя Олю к высокому окну, складывая и разводя ладони, объяснял механику самолетного крыла:
— Называется закрылки — видишь? Вот он разгоняется, и сейчас закрылки пойдут вниз. Видела?! видела?!. И сразу подъемная сила возрастает и джи-и-их его — вверх. А когда садится, теми же закрылками — тормозит. Будем опускаться в Вене, я тебе покажу.
Стюардесса, опершись изящной попкой о барьер, листала модный журнал. Красавица на обложке изнывала в счастливой истоме: вязаный шарф и шапочка заполняли последний пробел в списке исполнившихся мечтаний. Другая стюардесса пришла по проходу, вчиталась в бумажный квадратик, который был у нее в руке, с трудом, по слогам произнесла:
— Фрау Лейда Ры-гель?…
Лейда подошла к ним:
— Это я.
Стюардесса извиняющимся тоном произнесла какую-то тираду, в которой несколько раз повторялись слова «битте… телеграмма… Вена… битте…»
Илья и Оля, повернув головы от окна, с тревогой смотрели в их сторону.
— Я вернусь через пять минут, — крикнула Лейда, — Телеграмма из Вены. Наверно, от Чарльза.
Она помахала им, улыбнулась, пошла вслед за стюардессой. Коридор повернул вправо, влево, уперся в лестницу с узким эскалатором сбоку. Лейда ступила на ползущие ступени, стюардесса, улыбаясь, пошла рядом по каменным. Маленькая игра — кто быстрее. Потом снова был коридор и двери, автоматически раздвинувшиеся в просторный, гудящий зал.
Телефоны, скамьи, багажные тележки, чемоданы, одежда людей, лампы, пепельницы — все другое. Заграница. Первый раз в жизни. Очень много голого бетона. Крупно и угловато. Наверно, так им нравится. Или не принято замечать. Или стало привычным с детства, с бомбоубежищ. И эта военная форма, так открыто копирующая ту, прежнюю. Только свастику добавить. Но ничего. Мы здесь проездом. Только несколько минут.
Стюардесса подошла к почтовой стойке, показала клерку бумажку. Он порылся в своих ящиках, развел руками. Она начала настаивать. Он показал пальцем в другой конец зала. Стюардесса сердито кивнула, поманила Лейду за собой, быстро двинулась сквозь толпу. Лейда поравнялась с ней, показала руку с часами:
— Flugzeug… Versäumen…
Стюардесса повернула к ней застывшую улыбку, похлопала по руке:
— Успевать… все карашо… раз-раз — быстро… Самолет ждать…
Зал тянулся бесконечно, уводил их все дальше. Страх, тугой и холодный, как резина, начал раздуваться в груди. Сама она уже не смогла бы отыскать дорогу назад. И что могло быть в телеграмме? Не могут встретить? Надо будет ждать в аэропорту? Или самой ехать, отыскивать Фонд?
Названия городов ползли по световому табло в россыпях загадочных цифр: Zurich, Buenos Aires, Washington, Madrid, Delhi, Kairo… Указующие стрелы с непонятными надписями распоряжались людским потоком, дробили его на ручейки, направляли в нужные русла. Каждые две минуты гул взлетающего самолета заливал зал от пола до потолка, вытеснял все прочие звуки. Стеклянные витрины с сувенирами, с туристской рекламой, с пирожными и шоколадом, с дорожными сумками, журналами, лекарствами, снова сувениры…
Наконец появилась стойка и надпись над ней: Telegraph. Клерк слушал стюардессу, кивал, тыкал пальцем в бумажку, потом в ту сторону, откуда они пришли. Стюардесса покраснела, начала что-то гневно кричать сквозь шум очередного самолета. Клерк, прижимая одну руку к груди, другой указывал вверх (на Бога? на начальство?).
— Dummkopf… Entschuldigen sie!.. Они относить телеграмма самолет… Туда назад… А нас звать сюда… Гонять, как баран…
Стюардесса не находила слов от бешенства.
Обратно они почти бежали. Встречные пассажиры едва успевали шарахаться в сторону. Вот наконец раздвижные двери, лестница с эскалатором. Коридор, опустевший зал ожидания… На летном поле ветер ударил в спину, туго облепил, защелкал полой плаща. Самолет ждал, другая стюардесса маячила наверху у открытой двери, придерживая шапочку рукой. Лейда начала подниматься по трапу, цепляясь за ледяные перила, махнула своей провожатой, выкрикивавшей снизу последние entschuldigen.
— Скорей, пожалуйста… Мы задержались… Битте…
Они едва успели войти в самолет, как трап начал отъезжать.
— Здесь ваш телеграмм… Они стали приносить сюда… Вышло неудачно… Кто-то не понял… Но теперь все ничего, хорошо…
Облегчение, тепло, улыбающиеся лица эмигрантов. Бабка Наталья привстает из кресла, машет ладошкой. Лейда плюхнулась рядом с Олей, подставляя шею безжалостному объятию. Стюардессе пришлось самой вытягивать концы ремня, застегивать на ней пряжку.
Самолет уже полз в сторону взлетной дорожки. Желто-синий бензовоз в иллюминаторе уплывал назад, контрольная башня поблескивала трапециями окон.
Оля, вытянув шею, высматривала что-то впереди, в проходе между креслами:
— Мама, а где Илья?
Лейда рванулась прочь из кресла, забыв расстегнуть пояс.
— Что ты?… Что?… — бормотала бабка Наталья. — Мы думали, он с тобой… Позвонили по телефону, сказали, что ты просишь его прийти на почту… Что есть телеграмма на его имя из Ленинграда. Разве нет? Что случилось?
— Да ничего страшного, — говорила женщина, не слыхавшая о Лещенко и Северянине. — Подумаешь, отстал парень. Прилетит следующим рейсом, никуда не денется.
Подбежавшая стюардесса давила Лейде на плечи, пыталась усадить:
— Так нельзя… Пожалуйста… Самолет взлетать… Невозможно… Читайте телеграмм… там все объясняют…
— Остановите немедленно! Я никуда не лечу! Негодяи! Будьте вы прокляты!
Самолет, наливаясь дрожью, несся по взлетной полосе.
— Что?… что вы хотел сказать?… Успокойтесь, пожалуйста… Я приносить воду… Но обязательно садитесь… В телеграмме все объяснять… Так они сказаль… Нужно читать телеграмм…
— Я вернусь! Я все равно тут же вернусь!.. Никакого обмена не будет!..
Оля плакала, цепляясь за нее руками:
— Мама, что с тобой?… Мама, скажи что-нибудь!
Лейда продолжала что-то беззвучно кричать, рвалась из рук, царапала пальцами пряжку.